Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Он встал из-за стола, вышел, пошатываясь от сытости, вытащил рубашку из штанов, оголил живот, похлопал по нему своей широкой костлявой ладонью и воскликнул:

— Ишь, как барабан! Отголодал, видно, Вася Кокорин. Сейчас в коммуне я как барин стал. Право, как барин. Не верите? Рази не похож я на барина?

С тех пор его Васей Барином и прозвали.

Через неделю вышел на улицу Коля. Он был слаб и чрезвычайно худ, но весел. Мы, конечно, мигом окружили его. Он был, как и Вася Барин, высок не по возрасту и узкогруд. Как и мне, ему шел девятый год.

В первом же разговоре с нами он объявил, хотя этого никто не спрашивал у него, что в Заостровице, в деревне, из которой его привез Егор Житов и в которой умерли от голода мать, отец и две сестры, у него было прозвище Коля Козел. Ну, раз Козел, так Козел, мы не возражали и придумывать какую-нибудь новую кличку не стали. Старая, к которой он, видимо, привык, и нас вполне устраивала. Доискиваться до происхождения ее не стали — в деревне у каждого было прозвище. Мы быстро приняли Колю в свою компанию за простодушие и доброту, и никто иначе, как Коля Козел, его уже не называл.

Помню, как мы в первое лето с Васей Барином и Колей Козлом веяли хлеб после обмолота. В руках у нас веяла — это такие большие деревянные лопаты. Работа несложная. Надо взять на лопату зерно, подкинуть его наискось против ветра и лопату убрать. Тогда более тяжелые зерна лягут впереди ворохом, образуя чело, а мякина, плевелы и другие более легкие остатки отлетят по ветру дальше и упадут отдельно — из них будто хвост образуется. Вот мы бросаем и бросаем. Мало-помалу ворох чистого зерна — это называется вейка — все растет и растет, а груда невеяного зерна — невейка — будто совсем не тает. Мы черпаем, черпаем, а сорного зерна не убывает.

Вася Барин работает неистово. Рубаха мокрая от пота, волосы серые от мякины. Охвостьем забиты уши, глаза и ноздри. Меня он не решается подгонять — стесняется или жалеет, а может быть, побаивается отца (он у меня суровый и своенравный), — а на Колю Козла то и дело покрикивает:

— Ты почто, Козел, стоишь-то как? Вей по ветру, а в супротив только глаза запорошишь. Неужто не знаешь? Всю жизнь в деревне. Вишь, все на тебя летит. Соображать надо!

Я понимаю, что стою так же, как Коля, поэтому послушно и поспешно принимаю такое положение, чтобы мякина летела мимо.

Коля хнычет, но нехотя поворачивается. Вася Барин кричит, не прекращая махать веялом:

— Вот изленок! Совсем лежебоком стал. Стоило накормить, так откуда только лень взялась.

Потом останавливается, переводит дух, опираясь на веяло, и говорит брату:

— Знаешь, как ты должон в коммуне работать? Мы ведь это не работаем, а играем. Рази это работа — зерно веять? За что тебя хлебом кормят? Нет у тебя благодарности никакой, и понятие пора бы иметь. Каким ты был? Вспомни-ко! Гол, как осиновый кол, да голоден. Мертвого Егор Житов привез, дай ему бог здоровья и всего, чего хочется. Всю жизнь за него буду бога молить. А сейчас, в коммуне, вишь жизнь какая началась. Живешь как барин. Ешь досыта, спишь на кровати. Че еще?!

Но Коля ноет в ответ:

— Дак ведь устал. Руки не слушают. Веяло выпадает, экое тяжелое. Побросай-ка весь день. Хорошо тебе, ты экой мужик вырос.

Но Вася неумолим:

— Эк измигульник! Ты погли-ко на него, Ефимка. Дармоед и огуряла! Веяло у него выпадает. Барин какой! Ручки у него не слушают. Я тебя заставлю работать. Я из тебя крестьянина сделаю, не бойся. Я ленялу такого видел не первого.

Коля достает из кармана кусок хлеба и начинает жевать.

— Краюшник несчастный, — укоризненно замечает Вася. — Я у тебя охоту до горбушек отобью.

Но Коля уже проглотил последний кусок и снова начинает подкидывать огромной деревянной лопатой сорное зерно, и Вася замолкает.

Тогда Коля начинает ворчать:

— Ты ведь кто есть такой? Ты изломай. У других братья как братья, а этот как хозяин. Только орет да зуботычины. Барин нашелся. Правильно тебя Барином зовут.

— Дак ведь я из тебя человека хочу сделать.

— А рази я не человек?! — со слезами и упреком выкрикивает Коля.

— Хорошего человека! — поясняет Вася.

К нам подходит Егор Житов, здоровается, как с большими. Вася отвечает уважительно и от души:

— Хозяину наше вам с почтеньем.

При этом серьезно отвешивает ему низкий поклон.

— У нас нет хозяев, Василий, — говорит Егор Житов.

Он так его и называет: «Василий». Я удивляюсь, и какое-то доброе чувство поднимается во мне к председателю за то, что он назвал его не Васей Барином, а так, как называют хороших мужиков, с почтением: «Василий».

— Мы все хозяева, — говорит Егор, — и ты, и я, и Коля.

— Какие мы-то хозяева? — спрашивает Вася, не соглашаясь с Егором. — Мы с Колей Козлом на готовенькое пришли — и хозяева? Да? Хороши хозяева, нече сказать. Мы как бедный зять в богатый дом входит.

— Ничего, — успокаивает Егор, — и вам с Колей еще придется поработать немало: впереди еще дел невпроворот.

— Да мне что, лишь бы сыту быть, — отвечает Вася, — а работы я не боюсь.

— Ты о голоде позабудь, — говорит Егор.

— Дак ведь вволю наголодались, Егор Селиверстович, на всю жизнь наперед. Последний год, кажись, начинался ничего. Ну, думаем, поедим, хлебушко спеет. А его градом побило. Вот отец с матерью-то возьми и помри, а за ними сестры одна за другой. Мы с братом из деревни бежать. Думали, по чугунке да в город. Там, говорят, хлеба завсегда много. С голодьбы-то и собака со двора сбежит. Еле дошли до железной дороги, а там Коля-то и слег. Как я его оставлю, сам посуди. Разве экого можно бросить, да он один-то совсем заумрет. Да, кроме того, и брат — как-никак, кровь-то одна в нас ходит. Вот я его домой-то еле принес обратно. Думал, умру на дороге, до чего тяжело.

Поговорили еще. Егор Житов совсем уже собрался уходить, да вспомнил и сказал строго:

— Ты, Василий, хлеб-то из столовой домой не носи. Зачем тебе сухари-то? Кому они?

— А как же иначе? А вдруг голод?

Егор засмеялся, а Вася Барин продолжал:

— Уж больно боюсь голода. Ниче так не боюсь. Когда голодный, дак, кажись, от камня бы откусил. Уж так хочешь есть, что украсть можешь али убить кого. Голодный-то и владыко хлеб украдет.

— А тебе воровать не приходилось? — спросил Егор.

— Нет, бог миловал. Побираться с Колей ходили. А воровать — нет. Ходили по деревням, все весны ждали. А потом, когда весна пришла, так только скотине облегчение, трава пошла. А ведь человек траву есть не будет? Вот тебе и весна, а просвету никакого.

— Хороший ты парень, Василий, — сказал Егор Житов. — Куда с добром из тебя коммунар выйдет.

Попрощался и ушел, а Вася сел в изнеможении, будто ноги подкосились. При Егоре сидеть постеснялся, что ли. Сел, огляделся кругом и сказал о председателе: