Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Ефросинья сидит и слушает. Потом Алеша вдруг восклицает:

— Ты посмотри, Ефросинья, небо-то какое! Звезды-то!

Оба смотрят на небо в приоткрытую дверь сеновала.

— Вот эта самая большая, — объясняет Алеша. — На север показывает. По ней корабли по морю плавают. Смотрит капитан на нее и с пути не сбивается.

Этот урок астрономии поражает Ефросинью.

— Правда по звездам корабли плавают? Откуда ты знаешь все?

— А нечто я не учился? — отвечает тот с гордостью и обидой.

Какое-то время молчат. Алеша начинает с чувством шептать:

— Ты для меня тоже как эта звезда большая. Без тебя и цветы не цветут и дубы не растут в дубраве.

И говорит он все это таким голосом, который выдает в нем любовь к Ефросинье, а меня хватает за сердце. «Надо же, — думаю я, — как он хорошо говорит. Вот бы так научиться!» И зависть берет меня.

— А каки таки дубы? — спрашивает Ефросинья. — Ты их видел?

— А где же я их увижу, когда они у нас не растут? Из книжек знаю. Читал.

Алеша опять шепчет ей что-то на ухо, и она смеется:

— Отстань, щекотно.

Я уснул. Проснулся утром и услышал, как Ефросинья говорит Алеше:

— Не думала я, и когда другие говорили, то не верила, что ты, ирод, кому угодно в сердце взойдешь.

— Да ты что, — пытается ее убедить Алеша, — это я только к тебе так-то. Ты только мне поверь, Ефросинья. Правду тебе говорю. Зазнобила ты сердце мое.

Ефросинья не выдерживает и говорит, будто вовсе и не обращаясь к нему:

— И почему ты, ирод, бастее-то всех? Ведь сколько парней-то в округе! Не сосчитать.

И Ефросинья сначала будто смеется, потом всхлипывает и под конец начинает рыдать. Алеша молчит.

Наконец Ефросинья вытерлась и успокоилась.

— Ты как заноза в самое сердце, — говорит она тихо и, будто спохватившись, радостно произносит: — Ты смотри, заря-то какая!

Сквозь щели крыши и полуоткрытую дверь забрезжил свет. В ярких лучах, проникших на сеновал, мельтешили, плясали и плавали пылинки, взвешенные в холодном воздухе утра. И были похожи они на искры и огоньки. Занимался рассвет. Ефросинья встала на ноги, потянулась всем телом так, что затрещали кости. И Алеша встал во весь свой рост, тоже с удовольствием и жалостью потянулся и, ни к кому не обращаясь, произнес:

— Ты смотри, какого дня-то дождались, хоть в колокола бей!

Он был рад этому дню. Ефросинья сказала:

— Я вечер больше люблю, чем утро.

Алеша усмехнулся одними губами и ничего не ответил.

На следующий вечер и еще несколько вечеров Ефросинья забегала на сеновал. Видно, Алешу повидать хотела. Только он так ни разу и не заглянул.

Однажды Ефросинья, увидев меня, спросила:

— Алексей не заходил?

— Нет.

— Не знаешь, куда он девался?

— Почем я знаю!

В другой раз Ефросинья как мышь юркнула на сеновал. Я притворился спящим, но она растолкала меня:

— Ефимушка, миленький, выйди на улицу! Там Алексей с парнями. Скажи ему, только так, чтобы никто не слышал, пусть зайдет ненадолго.

Я сбегал, позвал Алешу. Он поднялся к нам.

— Ну, что послов шлешь? Нечто нужда во мне?

Ефросинья смущенно сказала:

— Почему не приходишь-то? Или вовсе отстать захотел?

Она будто не видела, что я тут, совсем рядом. Алеша молчал и улыбался, глядя ей в глаза.

— Забыл, что ли? — крикнула она в отчаянии.

Мне жалко стало Ефросинью с ее открыто отвергнутой любовью. Куда девались ее независимость и гордость? Куда пропала уверенная и насмешливая улыбка, которую я привык видеть на ее лице?

Алеша ответил:

— А что делать? Ты скажи мне: зачем нам встречаться? Ну, сама подумай, какой мне резон? Ты как месяц, светишь, да не греешь. Только напрасно у бога хлеб ешь. На кой ляд мне эта история?

— Так ты ведь что хочешь-то?

— А что хочу? Дак ведь любовь это. Вот я ее и хочу.

— Дак ведь ты подумай и обо мне. Ведь ты хочешь, чтобы только тебе было хорошо. А до меня тебе дела нет.

— Ну тогда сиди как мед и кисни, — сказал Алеша и повернулся, собираясь уходить.

— Да ты что?! — вскрикнула Ефросинья. — Неужто на этом конец поставил?

— А то, что оставайся здорова, наживай друга инова.

Ефросинья схватила его за руки, умоляюще попросила:

— Давай посидим.

— Давай.

Они сели. Алеша, когда садился, опрокинул Ефросинью на спину. Но та грубо оттолкнула его:

— Бесстыжие твои толы.

Они утихли и сидели мирно. Известно, у парня догадки, у девки смысл.

Снова послышалось, как Ефросинья ударила Алешу по рукам.

— Я тебе че сказала? Прямым путем по кривой не ездят.

— Так я ведь…

— Ты что, изнасильствовать меня хочешь? Силой меня обесчестить?

— Так я же тебя люблю.

Снова успокоились.

— Что-то на душе тяжело, — сказала Ефросинья.

— А ты доверься мне.

— Да я бы доверилась, так ведь глаза-то выше лба не растут. Я ведь почему отказываю? Не в моей это власти.

Алеша что-то запел, вроде «Ой, девица — заморока моя». Ефросинья тяжело вздохнула. Алеша перестал петь, начал шептать:

— Не поверишь, Ефросинья, и у меня сердце по тебе ноет. Ты думаешь, я не тоскую? Думаешь, я ночи сплю, о тебе не помню? Только ты ведь не веришь мне.

— Да как же мне не верить тебе? Эти дни я с ума сходила, до того ты меня, ирод, заласкал тогда. Будто разум потеряла совсем. Вот пришла, видишь, не постыдилась да вызвала тебя. Срам-то какой!

— Ефросинья моя, — сказал Алеша.

И вот уже я слышу, что они обнимаются и целуются, горячо шепчут друг другу какие-то важные и нежные слова.

— Ну, чего ты боишься? — спрашивает Алеша, — Я вот ничего не боюсь. А пусть смотрят и пусть говорят.

Любовь, видно, внушает храбрость. Ефросинья тоже смеется. Они опять горячо шепчут, целуются, охают и вздыхают часто и тяжело. Прислушиваясь, я ощущаю пьянящее благоухание сена, дышу теплым воздухом, сохранившимся под горячей крышей, вижу золотистые тона рассвета, окрасившие мглу сеновала, и потому их шепот и вздохи кажутся мне не только таинственными, но и радостно-возбуждающими.

— Не надо, Алешенька, — умоляет Ефросинья, — не надо, не погуби, Христом богом прошу тебя.

Ефросинья странно рыдает, будто ей в одно и то же время и весело и страшно, и вдруг говорит:

— Ты смотри, огнева, Алешенька.

На небе показалась яркая полоса промеж туч.

— Ветрено завтра будет, — успокаивает Ефросинью Алеша. — Холодная ты какая.

— Ты посмотри, сколько звезд на небе. Ты смотри, какие они частые, мелкие и рассыпчатые.

— Так ты любишь меня? — прерывает ее Алеша.

— Люблю.

— Любишь и противишься? Так рази ты любишь?

Потом все успокоилось. Долго было тихо и темно. И вдруг послышался шепот Ефросиньи:

— Алеша… Алешенька… Уснул, что ли?

Алеша храпел. Ефросинья начала рыдать.

Я понял, что на моих глазах произошло что-то особенное. До сих пор была одна радость. А что же теперь? Что случилось? Почему вдруг Алеша захрапел, а Ефросинья заплакала?