Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

— У нас сложностей тоже хватает, — сказал Фрунзе. — Все новое рождается в сложностях, в муках. Это, по-видимому, и придает ему прочность потом, когда оно найдет свои единственно возможные формы. Такова диалектика жизни.

Договор о дружбе и братстве был подписан. Михаил Васильевич по этому случаю выступил в меджлисе. Кемаль повесил у себя в кабинете большой портрет Фрунзе. В Москву послал телеграмму:

«Речь Фрунзе ничем не походила на искусственные, полные лжи и лицемерия речи представителей империалистического строя».

Чрезвычайная миссия была выполнена блестяще. За всю свою историю Турция еще не знала такого дипломата, как Фрунзе.

Михаил Васильевич и Кемаль простились. Оба знали: встретиться еще, может быть, и не доведется. Оттого была грусть. Так случается всегда, когда обретаешь друга и расстаешься с ним.

Каждый из них унес в себе ощущение чего-то очень значительного.

Здесь же, в Анкаре, Михаил Васильевич узнал о смерти писателя Короленко.

Пора домой! По тем же опасным горным тропам и ущельям, в том же самом седле… Прощайте, кипарисы Турции…

Двадцать первый год закончился.

Наркомом по военным и морским делам, а также председателем Реввоенсовета продолжал оставаться Троцкий. Он находился в Москве, Фрунзе — на Украине, но это не мешало Троцкому бдительно следить за каждым шагом Михаила Васильевича.

То, что все обстоит именно так, Фрунзе убедился вскоре после того, как вышел в свет журнал с его статьей «Единая военная доктрина и Красная Армия».

Он оставался ученым. К какой бы стороне действительности он ни прикасался, мозг начинал обобщать, находить закономерности. Умственная работа была функцией его существа, потребностью и жесточайшей необходимостью. Не мудрено, что любимым его афоризмом стали слова Декарта: «Я мыслю, следовательно, существую». Изначальный враг неорганизованности, Михаил Васильевич не терпел ее и в такой тонкой области, как мышление, страдал оттого, что большие явления не обобщаются другими умами, остаются как бы непознанными.

Так, несмотря на все победы Красной Армии и огромный боевой опыт, накопленный ею, в среде специалистов из Генштаба до сих пор нет даже попыток осмыслить этот опыт, сделать выводы на потребу завтрашнего дня. Больше того: укоренилось пренебрежительное отношение к этому опыту. Для старых генштабистов даже само понятие военной доктрины является смутным и неопределенным. Они не в состоянии совлечь со своего духовного «я» одежды ветхого Адама, не могущего мыслить иначе, как в пределах узких рамок и привычных представлений буржуазного мировоззрения, пропитанного духом мещанской тупости и косности. По-видимому, следует им помочь стряхнуть с себя остатки старой рутины, разобраться во всей сложности происходящих вокруг явлений ломки старого мира, стать на точку зрения выдвигающихся на арену жизни новых общественных классов. Все обязаны уяснить очевидную истину: без глубокой разработки военно-теоретических взглядов невозможно по-настоящему укрепление военной мощи государства. Нужно уже сейчас определить характер общей, и в частности военной, политики, выработать и установить определенный план общегосударственной деятельности, учитывающий будущие столкновения и заранее обеспечивающий их удачу целесообразным использованием народной энергии.

Что такое единая военная доктрина? Это не что иное, как принятое в армии данного государства учение, устанавливающее характер строительства вооруженных сил страны, методы боевой подготовки войск, их вождение на основе господствующих в государстве взглядов на характер лежащих перед ним военных задач и способы их разрешения, вытекающие из классового существа государства и определяемые уровнем развития производительных сил страны…

Так думал Фрунзе. Он считал, что необходимо пересмотреть все вопросы военной науки и искусства под углом зрения пролетариата, установить основы пролетарского учения о войне. Единая доктрина обязана стать организующим моментом для армии. Все основные элементы ее уже даны в окружающей среде, и работа теоретической мысли должна заключаться в отыскании этих элементов, в сведении их в систему и в приведении их в соответствие с основными положениями военной науки и требованиями военного искусства.

В то время как в прежних войнах момент непосредственного руководства вождей отдельными частями боевого организма составлял обычное явление, теперь о таком руководстве не может быть и речи. Между тем единство, цельность и согласованность нужны сейчас более, чем когда-либо, так как театром военных действий теперь являются не узкоограниченные пространства, а громадные территории с десятками и сотнями миллионов жителей; технические средства борьбы бесконечно развиваются и усложняются, создавая все новые и новые категории специальностей, родов оружия…

Вернувшись из поездки в Турцию, он нашел у себя в кабинете на столе брошюрку Троцкого, своеобразную рецензию на «Единую доктрину», с претенциозным заглавием: «Военная доктрина или мнимо-военное доктринерство». Это был даже не вызов, тут была попытка ошельмовать Фрунзе, поставить его на место. «Выискался, дескать, мыслитель!» О каком военном опыте идет речь? Никакого опыта не было и нет. Гражданская война — сплошная военная неудача. Воевали вовсе не так, как хотел он, Троцкий, а вопреки его квалифицированным указаниям. Где тот опыт, о котором трубит Фрунзе? В области военного дела нет решительно ничего — пустое место. Все операции были проведены безграмотно, никаких успехов с точки зрения военного искусства Красная Армия не проявила. Что такое пролетарский командный состав? Скопище безграмотных неинтеллигентных людей, которые о военном искусстве не имеют и отдаленнейшего представления. Военной науки нет и не может быть, а потому к «теории войны, то есть практическому руководству», марксизм отношения не имеет. Марксизм не может научить плести лапти, марксизм нельзя «пущать к ветеринарии и к лаптям».

Это была не рецензия, это была вылазка, направленная не только на то, чтобы оплевать Красную Армию, но и на то, чтобы подорвать веру к цвету армии — боевым краскомам. В Троцкого никогда не стреляли, на него не покушались, он не нюхал пороху, не знал, что такое стоять лицом к лицу с белогвардейцами; но зато он умел становиться в позу поучающего, зная, что против наглости бессильна любая логика, любые доводы разума. Главное: увлечь за собой определенную группу людей, противопоставить краскомам старых спецов, посеять между ними вражду, монополизировать военные знания в руках людей политически незрелых.

Троцкий рьяно перешел в атаку, щедро предоставляя таким людям страницы военных журналов и оказывая своим должностным авторитетом давление на редакторов: у нас, мол, демократия, и каждый имеет право высказать свою точку зрения. Правда, статьи молодых краскомов и политработников почему-то отклонялись теми же журналами «ввиду незрелости мысли и необязательности предмета».