Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

— Увидеть этот сад было моей давнишней мечтой, — сказал Михаил Васильевич. — Ведь его создал знаменитый ботаник Андрей Николаевич Краснов, великолепный знаток флоры Тянь-Шаня! Когда-то его магистерская диссертация «Опыт истории развития флоры южной части Восточного Тянь-Шаня» была моей настольной книгой. Всего за два года на месте непроходимых лесных дебрей создать райский сад!..

Фрунзе побывал у обрыва на могиле Краснова. Сверкал над морем Кавказский хребет, тяжело перекатывались осенние волны.

В тот же день Михаил Васильевич отправил в Наркомзем РСФСР докладную записку, в которой просил оказать научным сотрудникам срочную помощь, прислать ученого-ботаника, отпустить средства (сад находился в запущенном состоянии).

С собой Фрунзе вез миллион золотых рублей царской чеканки — первый взнос в счет займа, предоставленного Советским правительством правительству Кемаля.

Деньги доставляли много хлопот. Греческие боевые корабли сновали по Черному морю, и они могли совершить налет на советское судно, везущее в Турцию золото. Да и за самим Фрунзе иностранные разведки, конечно же, следят и будут стараться, чтобы он не добрался до Анкары. Война продолжается!

…В Батумском порту стоял коммерческо-пассажирский итальянский пароход «Саннаго». Он должен был идти в Трапезунд. Италия старалась сохранять дружественные отношения с кемалистской Турцией, преследуя различные экономические и торговые выгоды. «Саннаго» охотно принял советских пассажиров. Фрунзе отправлялся в поездку под вымышленной фамилией. Золото погрузили на советский пароход «Георгий», который следовал собственным курсом.

В матросском кубрике «Саннаго» Михаил Васильевич увидел на переборке портрет Ленина. Путешествие по морю, собственно, длилось одну ночь. Ночь, правда, выдалась штормовая. Гигантский пароход зарывался носом в волну. К утру были в Трапезунде. Здесь пришлось задержаться на целых четыре дня: шторм, сообщение со всеми портами турецкого побережья прекратилось.

Михаил Васильевич решил вести дневник. Он находился на чужом берегу, на земле древнего Понта. Город террасами спускался к морю. Кое-где виднелись черные рощицы кипарисов. Вдоль улиц молчаливо сидели нищие с чашками.

Он облегченно вздохнул, когда на рейде показался «Георгий». Миссия перебралась на советский пароход. Погода установилась, сквозь тучи упал длинный сноп света. «Георгий» взял курс на Самсун.

Шли ночью. Здесь, в территориальных водах Турции, также была не исключена возможность столкновения с греческими кораблями. Такая возможность даже неимоверно возросла. На пароходе имелось всего одно орудие и к нему тринадцать снарядов. Могли, на первый случай, выручить три пулемета. Дух войны витал над этими пустынными водами, и Михаила Васильевича не покидало, сделавшееся уже привычным, состояние внутренней собранности, напряженности.

Шли, прижимаясь к гористому берегу. Шли сквозь черно-синюю тяжелую мглу. Часовых у ящиков с золотом укачивало, они всеми силами старались стряхнуть сонную одурь.

Все было смутно, зыбко в этой ночи. Сопровождавший миссию турецкий офицер юзбаши, что значит капитан, Хасан-бей нервно метался по верхней палубе.

Встреча с неизвестным кораблем произошла в четвертом часу. Из темноты надвинулась громада, полоснула по «Георгию» лучами прожекторов. Замигали сигнальные огни: приказ остановиться.

— Полный вперед! — скомандовал Фрунзе. А юзбаши Хасан-бей торопливо переодевался в матросскую робу.

— О, форма вам идет, — ровным голосом произнес Михаил Васильевич. — В каком часу будем в Самсуне?..

Неизвестный корабль растворился в темноте. Ушли…

Путешествие в Самсуне не закончилось, по-настоящему оно только начиналось. Чтобы добраться до Анкары, необходимо было совершить утомительный четырехсоткилометровый конный марш по дороге, построенной еще древними римлянами, затем от Яхши-хана ехать по узкоколейке. Члены делегации разместились в пятнадцати крытых повозках — яйли. Фрунзе в богатырке с красной звездой, в наброшенной на плечи кавказской бурке ехал верхом. Он хотел все видеть, и его не смущал дождь; а в повозке, где нет сидений, приходится лежать. Кроме того, он не совсем оправился от ранения, боялся, что тряская, скверная дорога его укатает.

Медленно поднимались повозки на горное плато, на перевал, спускались в долины и узкие ущелья. Среди нагроможденных скалистых обломков росли низкие кустарники. В долинах виднелись дубовые, оливковые и миндальные рощицы.

Караван находился под охраной турецких конных жандармов, но неизвестно было, как они поведут себя в бою.

В селениях встречались только женщины, старики и дети — всех молодых мужчин мобилизовали на войну. Турчанки, воспетые Пьером Лоти… Здесь, в горных деревнях, они совсем не такие, как на страницах книг французского романиста: на ногах навернуто разное тряпье, коричневые заплатанные кофты заправлены в широкие синие шальвары; при встрече женщины норовят прикрыть нижнюю часть лица, впрочем — старухи, молодые, наоборот, становятся к ветру боком, чтобы покрывало отлетало.

Безотрадные картины полного разорения. Деревни сожжены, разрушены. То и дело конвоиры вскидывают винтовки: за каждой скалой можно ждать засады. На всех перевалах — турецкие заставы. Тут сообщают: будьте наготове, на рассвете банда напала на заставу, еле отбились.

В селениях собираются толпы крестьян, солдат. Михаил Васильевич обращается к ним с приветственными речами от имени советского народа. И всякий раз его удивляет то, что почти во всех деревнях крестьяне имеют довольно правильное представление о положении дел в стране, знают о Красной России и о том, что русские теперь им друзья, спрашивают, придет ли туркам на помощь Красная Армия.

Слева и справа поднялись снеговые вершины, а конца пути не видно. Где Яхши-хан? Уже десять суток в седле… Приходится переправляться вброд через бурные речки, на постоялых дворах миссию заедают клопы.

«Дорога, ввиду крутизны, все время идет зигзагами, местами она проходит возле крутых и глубоких обрывов и суживается до пределов проходимости одной лишь телеги. Чем выше в горы, тем порывы ветра становятся свирепее. Ехать становится положительно опасно; того и гляди, сорвешься с дороги и покатишься вместе с конем куда-нибудь к черту на кулички. Раза три я едва мог удержаться. Особенно опасным был один момент, когда уже недалеко от вершины перевала на этой узкой дороге нам попал навстречу огромный караван верблюдов. Резким порывом ветра в мое лицо и морду лошади бросило кучу песку и камней из-под ног шедших вверх верблюдов; лошадь испуганно шарахнулась и, очутившись на краю пропасти, встала на дыбы. Пришлось пережить жуткое мгновение…»