Рения Шпигель - В тени Холокоста. Дневник Рении

Целую неделю не видела Зигмунта. Да, а теперь у меня будет нервный припадок, я выпущу свою злобу и взорвусь! Да, потому что мне дела нет до того, что он ходит со своими маленькими визитами. Я понимаю, он мне даже сам об этом говорил, – что он любит общаться. Но он стесняется ходить со мной, он просто стесняется и чувствует себя неловко. Вообще-то он мне это говорил, то есть, что он не хотел идти со мной, и сказал, что пойдет один. Как бы то ни было, я полностью избавлю его от неприятности моего общества, он может даже стесняться и на улице. Да, жестко. Трудно описать, как мне горько, ощущаю горечь во рту. И только подумай, только подумай, каково мне было, когда Лидзя мило спросила: «Почему ты не пришла с Зигу?» Все время новые разочарования.

Письма маме – единственное, что меня больше всего успокаивает. Я ничего не говорю о «проблеме», но говорю, справедливо, что мне хочется вырваться отсюда, в другой мир – я знаю, что там лучше не будет, но он меня привлекает, потому что будет новым. Хватит с меня этого «с глазу на глаз». А это потому, что «жаркое без соуса». «Я зла, потому что вывернула свое сердце наизнанку, как старый карман, и вытряхнула оттуда все крошки. Я знаю, знаю, что я глупая тёлка, нет необходимости мне об этом говорить». Это я написала для Бинки. Помнишь, «раскрывайте свои сердца»? Теперь я сердита на это стихотворение, я спорю с ним. Оно меня убедило только на время, а сейчас я со всей силой отрицаю его. Я была пристрастна. Действительно, правильно было сказать: «раскрывайте свои сердца – сердцам, широко открытым». Но только тем, что широко открыты. А если не осталось никакого приятного секрета, оно будет пустым.

Секрет перестает им быть, когда его кто-нибудь раскроет. Мое сердце пусто, потому что я рассказала его весь.

Так что он в растерянности. Ну, до завтра.

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Рана не затянулась, а как она могла. Были Ирка, и Вальдек, и Зигмунт. И было хорошо. Очень хорошо. Шлю поцелуи…

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Снова он повернулся ко мне и был как раньше. И снова я его отвергла. Не могу сказать, что у меня не было соблазна. Был, но рана еще не затянулась, и мне кажется, что она никогда не затянется. Но эта злость вновь возникнет в другом месте, тогда как все связано с тем, что я хочу получить обратно другую часть портрета. Почему? Потому что теперь самые сокровенные проблемы – не сердца, а души – бесстыдно лежат на бумаге и обнажают зубы, они в чьих-то чужих руках. И дело не в том, что он, возможно, показывает это кому-то еще, сейчас или позже, когда «этого» больше нет, или с тем, что он сам читает или нет. Дело в том, что другое «я» существует, живет. Дело в том, что я распалась надвое, что я что-то изгнала, и оно теперь существует отдельно. Это не значит, что я глупая. Скорее, это значит, что я люблю этого идиота, который не отвечает мне любовью, сильно верю в мечту, которая никогда не сбудется, которая просто иллюзия. И мне так жалко себя, что хочется свернуться где-нибудь в углу и плакать. Мне так жалко тебя, глупая девочка, потому что я вижу, сколько тебе еще предстоит страданий – скоро они не кончатся

Передо мной копится столько неприятностей. Я рада, что мама приезжает. Я ей расскажу. Но боюсь, что она может меня не понять, она может сказать, чтобы я посмеялась над этим, перестала плакать, хотя я все еще чувствую любовь, я так сильно люблю. Малейшего намека достаточно, чтобы у меня заболело сердце, и это все продолжается и продолжается, пока я не расскажу Норе или тебе. Но… Ничего… Правда ли, что…

Я действительно не хотела бы, чтобы было хорошо и чтобы тысячи «пар» выходили на улицы. Я эгоистка, ужасная эгоистка, но, правда, для чего? Мне это не нужно, это просто рвет мне сердце. Иногда я протестую. Хочу поднять голову (в конце концов, весна приближается) и бороться. Да, бороться со своей любовью, с ним и со своей собственной беспомощностью и собственной глупостью. Хочу все забыть и написать роман. Начну скоро, потому что чувствую, для всего нужен выход. Пока, спокойной ночи…

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Это невозможно выразить. Совсем невозможно. Я думаю только о моих родителях, которые, даже хотя они живы, сделали меня сиротой. Почему у меня сегодня нет своего места, почему я в полной зависимости от людей, которые в любой момент могут сказать: «Убирайся! Мы не должны тебя кормить»? Это мне сегодня сказала бабушка. «Убирайся!» Почему она не сказала этого раньше? Почему она позволила мне жить с ними? Почему мои родители не послали меня куда-нибудь на службу или еще лучше, почему они не убили нас обеих, когда разошлись? А теперь я должна об этом думать. Должна думать, как уйти из этой жизни тихо, незаметно. Устраниться. Тогда всем станет лучше, родителям не придется думать, что со мной делать, у бабушки и дедушки будет полно еды для себя, им не придется заботиться о чьих-то ублюдках, а я… мне будет лучше, чем им всем. Но я знаю, что до этого не дойдет. У меня не хватит смелости. Зачем, зачем я это себе говорю, не знаю. Я только знаю, что меня держит надежда на завтра. Но если завтра… Я буду пытаться.