Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Его дружба с Фиделем Кастро очень меня тревожила, очень-очень.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Думаю, Фидель восхищается Габо как выдающимся писателем. И здесь нет ничего странного. Это взаимное притяжение и уважение. И зиждется оно не только на преклонении перед величайшим гением Гарсиа Маркеса, но и на том, что Фидель, наделенный особым очарованием и живостью ума, понимает, с каким почетом Габо относится к его революционным принципам. В каком-то смысле Фидель является воплощением «Осени патриарха». Их взаимоотношения обоих вдохновляют и строятся на разделяемых обоими принципах, и благодаря этому между ними сложилась такая дружба, которая не нуждается ни в каких объяснениях.

ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. Конечно, Аракатака изменилась. Гарсиа Маркес, так сказать, поместил ее на карте, сделал видимой. И жизнь в городе поменялась, потому что туда потянулись туристы. Понадобилось построить новую гостиницу. Понадобилось открыть больше ресторанов. Городская экономика оживилась, пошла в гору. Так или иначе, но приезжие тратили в городе деньги, обедали, останавливались в отелях. И благодаря всему этому дом, где он родился, объявили музеем. Заднюю его часть перестроили. С фасада он выглядит как все эти реконструированные дома, потому что первоначально существовавший дом (надо полагать, он был построен из тростника вперемешку с глиной) развалился. Так они другой на том месте возвели, спереди сделали из материалов посолиднее. А на задах кухню и многое из обстановки сохранили в том же виде, как было при его рождении. Я все время навещаю Аракатаку. Тетки мои еще живут там, кузены, родня двоюродная-троюродная. Кузенов у меня — пруд пруди, встретят на улице и кричат: «Привет, кузен!» — а я в ответ: «Привет, кузен!» — хотя знать не знаю, который это из кузенов, потому что они кузены кузенов. Ох и много же их, столько же, сколько у Буэндиа.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Нахлынули сюда к нам гринго всех разновидностей, иностранцы разные, и мы их на джипе по округе здешней катали, показывали-рассказывали, что и как. Некоторые, бывало, просили раздобыть им марихуаны; такое во времена «банановой лихорадки» было.

АРМАНДО САБАЛЕТА. Я как-то столкнулся с ним в Вальедупаре, уже после того, как ту песню написал, он поздоровался со мной и говорит: «Мне она понравилась. Очень, очень хороша твоя песня, мои поздравления. Три месяца меня жутко раздражало то, что народ неугомонный никак униматься не желал, а через три месяца возмущение на убыль пошло, и я тоже потихоньку успокаиваться начал. Хотел было в ответ собственное вальенато для тебя сочинить, но не отыскал у нас в Колумбии композитора, способного сделать это лучше тебя. А потом и запал у меня прошел». Так что он поздравил меня и пригласил на обед в один из тех дней, когда они праздновали. И очень, очень ему со мной хорошо и приятно было, ручаюсь. Мы выступали в доме у Дарио Павахо, в Вальедупаре. Они там по случаю нашего примирения целый праздник устроили. Он обожает вальенато. Я еще по Аракатаке его знал, когда он в большие знаменитости не вышел. И потом, когда «Сто лет одиночества» появились, тоже его встречал. Он ни капли не меняется. Улыбается, балагурит. И всегда оценит: «Это, маэстро, здорово, это элегантно».

Тогда, в Вальедупаре, он сказал: «Приглашаю тебя в компанию, давай эти пару дней, что я в Валье, вместе пошатаемся». Ну, я и согласился, и куда он — туда и я, и один из братьев Сулета тоже с нами был. Гулянка та на два дня растянулась. И удалась, очень удалась, славная гулянка. Его если приглашал кто — на обед, скажем, или на ужин, — так он Эмилиано Сулету с собой звал, старичка, и меня тоже. Что делать, он решал, а мы подстраивались. Угощали нас чем-нибудь из традиционных блюд. Козленка готовили. Жаркое. Рыбу. Курятину. Наготовят вечно, как на банкет, и непременно поют под африканский барабан, под гуачараку [94]и аккордеон. А пели, как на настоящем состязании певцов вальенато. Вальенатос вообще-то для танцев не приспособлены, вальенато слушать надо. А самый смак — это импровизации. В идеале на празднике вальенато, если он как следует задался, импровизируешь и стихи слушаешь. Танцевать никто не танцует. Потому что музыка эта, ее блеск, красота ее для слушания предназначены, и слова должен слушать тот, к кому они обращены. Ведь музыка в тех краях — она костумбристская [95], бытописательная. Повествует о жизни кого-нибудь, кто в департаменте Сесар живет. По крайней мере в этом регионе песню сочиняют для отдельного человека.

ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Гарсиа Маркес, которого я знал, был скромным парнем, застенчивым и не стремился к тому, чтобы его нахваливали, дифирамбы пели. А после того как он роман опубликовал и его «Сто лет одиночества» постиг нежданно грандиозный успех, я с ним не виделся. Много лет не виделся, не встречался. Он знаменитым стал, надулся от важности, и вот эта надутость его, осознание собственной значительности сильно меня раздражали. Я не искал с ним встреч, а он — со мной. Однажды — он как раз из своих заграниц вернулся, весь лощеный, изысканно-элегантный — он пришел ко мне, в мой кабинет в издательстве, и вижу: уже не тот он, не прежний. Да, в определенный момент мы с ним познакомились и очень крепко сдружились. А потом уже нет. Он каких-то своих целей в жизни добивался, ну, и я — своих. Его пленяла слава, всеобщее признание, он не успевал войти, как все хором: «Смотрите, смотрите, сам Гарсиа Маркес». А все то, о чем я вам рассказывал, — это чудесные времена были, и, хотя теперь наша дружба врозь, я с теплотой их вспоминаю.

АЛЬБИНА ДЮ БУАРУВРЕ. C Габриэлем Гарсиа Маркесом мы познакомились году в 1971-м, в Париже, когда собирались учредить журнал «Либре». Я знала испанского писателя Хуана Гойтисоло, он очень увлекался авангардом и в том году приехал ко мне, потому что носился с идеей собрать в одном литературном журнале всех писателей латиноамериканского бума — и левых взглядов, и правых. Многие жили в Париже, другие туда часто наезжали, потому что Париж в то время считался интеллектуальным и литературным центром. А Гойтисоло видел предназначение журнала не в том, чтобы разные национальные политики обсуждать, а в том, чтобы покончить с засильем североамериканского империализма в Латинской Америке на всех уровнях: экономическом, интеллектуальном, культурном. Ко мне он обратился, потому что я уже участвовала тогда в многочисленных общественных движениях в духе 1968 года и давала им кое-какие деньги; он попросил меня выделить средства на журнал, там не особо большие затраты ожидались. Я решила, что идея просто фантастическая — не только пропагандировать латиноамериканскую культуру и литературу, но и собрать под одной крышей и известных писателей (как, например, Габо), и тех, кто еще не добился известности (как, скажем, тот парагваец, забыла его имя).