Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

ФЕРНАНДО РЕСТРЕПО. Он несколько раз останавливался на нашей ферме в Сипакире. Ниже фермы располагаются соляные копи Сипакиры. Участок у нас достаточно большой, более трехсот акров [97], а дом относительно старый, ему больше восьмидесяти лет, а то и все девяносто — его еще мой тесть строил. Так вот, Габо приехал, чтобы освежить в памяти, как выглядят здешние места, вспомнить свое житье-бытье в Сипакире в те времена, когда он тут в лицее учился.

Так первым делом он с меня стребовал, чтобы я выложил ему всю историю нашего дома — потому что он чрезмерно суеверен. Все эти вещи наводят на него ужас, он сам это нам сказал, и невозможно даже представить, насколько он верит во всяческие предрассудки. «В этом доме кто-нибудь умирал?» — спросил он. Потому что, говорит, если у нас в доме мертвец лежал, он тут ни за что на свете не остановится. Ну, и я поклялся как на духу, что нет, в этом доме никто никогда не умирал. Для меня та ситуация была совершенно неожиданной, я и знать не знал об этой его черте. Но он воспринимал все всерьез. Я-то вообразил, что он шутит, ан нет, он был очень серьезен. Скажи я ему, что у нас в доме когда-то кто-то скончался, он точно не остался бы. Вот это меня сильно удивило, по-настоящему, а поначалу я решил, что он съехидничать хочет. Но нет. Предрассудки насчет всякого такого очень глубоко в нем засели, очень.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Pava эта самая в патологические крайности заводит. Когда Альфонсо Фуэнмайор умирал, он не пришел с ним повидаться, проститься перед смертью с другом, который у себя изо рта последний кусок вынимал, только чтоб ему дать.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. А я так думаю: кто помер, тот помер, да и хрен с ним. Это Альваро Сепеды фразочка, типа «сдох, да и хрен бы с ним». Зачем еще чем-то память забивать? Матушка моя померла, и вот идешь ты на кладбище… Какие ей цветочки принести, раздумываешь, фигли-мигли разные! Умерла так умерла. Чего ей нести, оно ей надо?

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. А я так скажу: когда Альваро Сепеда помирал в 1972 году, Хулио Марио Санто-Доминго за границей был, но сразу в Колумбию примчался. За день до похорон поспел. И все туда пришли, и президент республики собственной персоной, и прочие шишки. А Габито сообщил, что никак не может быть, он, видите ли, в Боливии. ( Поднимает руку, чтобы подозвать официанта ): Маэстро…

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Кто помер, тому уже какая печаль о цветочках-веночках? И кладбище ему до лампочки, и церемония похоронная, и День мертвых тоже… Что ты человеку дать хочешь — ты это пока он жив давай, неважно, на что ты для него готов, а когда он помер, поздно волосы на себе рвать.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Это потом уже, после того, как все случилось с Фуэнмайором, который за пару дней до смерти с ним разговаривал, он отговорку придумал, почему на похороны не пришел.

ДЖЕРАЛЬД МАРТИН. В общем, что касается Альфонсо Фуэнмайора, я следующее сказать могу: Габо исключений не делал. Знаешь же, как он говорит: «Я не хороню моих друзей». Он до ужаса смерти боится и болезней. Ни к кому на похороны не ходит. Ни у матери на похоронах не был, ни у своего брата Йийо, хотя тот в их семье писатель номер два. За одним важным исключением, не поверишь, — это когда отца его хоронили. Разве не странно, а?

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. На эту тему могу вам историю рассказать. Есть в Венесуэле очень хороший кинорежиссер, отличный. Марго Бенасерраф. Слышали, кто такая Марго Бенасерраф? Марго Бенасерраф — женщина выдающаяся. Сняла всего два фильма. И оба большой успех завоевали, а после всего этого говоришь, предположим, с Марго Бенасерраф, а она тебе: «Я с Пабло на мысе Антиб была». Пабло — это у нее Пабло Пикассо. «А потом Анри меня танцевать пригласил». Анри — это у нее Картье-Брессон. «И Пабло мое бедро изобразил».

Однажды она решила снимать фильм о Габо, и Габо ей говорит: «Знаешь, в „Сто лет одиночества“ один пассажик есть во-о-от такусенький, о простодушной Эрендире. Так это в Гуахире снимать можно. Славный такой пассажик». — «Ну да, отлично! Сделаем!» И он пишет для нее сценарий. Тогда она начинает деньги собирать на фильм. В Европу подалась. И меня с собой туда взяла. И однажды мы с Габо приезжаем в один из самых шикарных отелей. В отель, где Никсон останавливался, Гранд-отель в Риме. И там для Гильермо Ангуло чудесный номер зарезервирован, все чин чином. А на имя Габриэля Гарсиа Маркеса, он еще не такой известный был («Сто лет одиночества» только-только в свет вышли), брони не оказалось, хотя в Риме, и вообще в Италии, к нему самые искренние симпатии питали. Тогда ему сообщают: «Для вас брони нет, извините, но мы вам королевские апартаменты предоставим. Вы можете там переночевать эту ночь, а завтра мы обязательно для вас номер найдем». И ведут нас туда, а там все сплошь парчой отделано. Роскошно, как во дворце. А Габо говорит: «Вот черт, маэстро, здесь же Альфонсо XIII [98]умер». — «И что прикажешь делать?» — «А давай пойдем погуляем». И поперлись мы гулять. Всю ночь по Риму гуляли. Все, что только можно, осмотрели. Я уставший был до смерти. А он: «Нет, ну слушай, давай еще к фонтану на Экседра [99]прогуляемся». Мы тащимся на Экседра фонтан смотреть. «Давай к фонтану Треви сходим». Тащимся фонтан Треви смотреть. Черт!

На следующий день… А отель тот очень изысканный, счет подписывать не надо. И когда дело до оплаты дошло, они же счет тебе не дают, а просто называешь у стойки, в каком номере жил, и Габо такой портье говорит: мол, я в апартаментах останавливался, где король умер. А портье ему в ответ: «Простите, сеньор, но у нас в отеле пятеро королей умерли!»

ФЕРНАНДО РЕСТРЕПО. Габо купил квартиру в районе бульвара Монпарнас и однажды пригласил нас к себе обсудить, сможем ли мы основать кинокомпанию и делать фильмы с его другом, французским продюсером, и с режиссером — португалоязычным, с Мадагаскара, очаровательнейшим парнем, в которого Габо очень верил. Не знаю, успел он уже себя в кино попробовать или нет — думаю, что нет, — но делал кое-какие попытки с ним совместно фильм спродюсировать. И придумал учредить компанию с Фернандо Гомесом, со мной и еще с этим его другом французом… Нет, не вспомню, как его имя…

К слову сказать, тогда одна прелестная историйка произошла. Габо уже был Габо, и мы пошли пообедать и о делах потолковать, о нашем кинопроекте, недалеко от его дома, на бульвар Монпарнас. Местечко там одно есть симпатичное, «Клозери де Лила», в нем богема обычно собирается и все такое. Так вот, сидим мы вчетвером за столиком, обедаем, а поблизости в уголке девчушка — чудо какая хорошенькая и смотрит на него, глаз не спускает. Ну, он в какой-то момент заметил, что она его глазами ест. А чуть позже подходит к нам служитель ресторана (или это кафе?) и спрашивает: «Вы сеньор Гарсиа Маркес?» — «Да, вы правы». — «Видите ли, вон та девушка, что на вас смотрит, хотела бы уточнить, вы ли это, и если вы, то не дадите ли ей автограф». И протягивает Габо лист бумаги. А Габо ему: «О, нет, я, видите ли, не ставлю автографов на пустых листах». Вынимает пятидесятифранковую купюру — да, точно помню, пятидесятифранковую — и говорит: «Вот, скажите девушке, пусть пойдет в ближайший книжный магазин и купит книжку Гарсиа Маркеса. А как купит, я с удовольствием ее для нее подпишу». И мы возвращаемся к нашей беседе. Минут за десять девчушка эта сбегала в книжный магазин, отыскала книгу Габо, вернулась в ресторан и к нам подходит. Он заносит ручку — книжку ей подписать. «Для… Как ваше имя? Как вас зовут?» Таким вот образом. Так лихо, с апломбом, уверенный, что в любом книжном в районе бульвара Монпарнас непременно продаются книги Габо; это прелесть что такое, скажу я вам… Не знаю, насколько он уверен в этом был, но выглядело все эффектно. Это тот случай, когда уверенность изрядное впечатление производит, потому что, caramba [100], не представляю, сколько авторов способны так самонадеянно заявить: «Ступайте в любой книжный магазин в Париже и купите какую-нибудь из моих книг». Да, так оно и было. Он надписал для девушки свою книжку, и она, разумеется, возрадовалась.