Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

ПЛИНИО АПУЛЕЙО МЕНДОСА. В марте 1968 года Габо делится со мной впечатлениями о том, как его изумляет колоссальный успех «Ста лет одиночества» в Италии.

ГРЕГОРИ РАБАССА. Не думаю, что получил за перевод больше десяти тысяч долларов. Конечно, тогда это были совсем другие деньги, но они определенно могли бы заплатить и щедрее. Но вышло так, ничего не поделаешь. Касс выбил для меня роялти за издание, выпущенное для любительского клуба «Книга месяца»; сейчас его уже не существует. Правда, то были совсем небольшие выплаты, порядка 300–400 долларов в год — очень скромно. Это я потом сообразил, что к чему, и, проявив некоторую ловкость, раздобыл права на перевод уже покойного автора, Машаду де Ассиса [86]. Так что теперь я и есть Машаду де Ассис. И все отчисления поступают мне.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Приехав в 1974 году в Соединенные Штаты, я принялась ходить по книжным магазинам: смотрела, где у них книги Гарсиа Маркеса помещены, и заставляла переставлять их туда, где им полагается стоять. Потому что его вечно ставили под букву М, совершенно не соображая, что место его под буквой Г. Кажется, я даже в библиотеках видела, в каталогах, что он под буквой М значится. В Соединенных Штатах до сих пор считают, что Гарсиа — его второе имя, а настоящая фамилия — Маркес.

ГРЕГОРИ РАБАССА. Помнится, на перевод у меня ушло меньше года. Я жил в районе Бруклин-Хайтс, и еще у нас на побережье в Хамптон-Бейс пляжный домик имелся. С чудесной верандой — на той веранде я и работал над переводом. То издание, с которого я переводил, было оформлено в багровых, белых и красных тонах. Печатал я на своей «Олимпии»; я и сейчас ей пользуюсь, хотя получается не так быстро, как в прежние дни. Я работал с оригиналом и со словарем. Делал один экземпляр, без копий. И готовое отсылал Кассу, чтобы тот сразу приступал к редактуре. Нет, ощущения, будто я сам это писал, не возникало. Но я считал, что мой перевод неплохо читается. Вот и все, что я по этому поводу думал. Прочие мысли позже уже приходят, а пока ты переводишь, все внимание сосредоточено только на словах. С ним было довольно легко. Может, я сейчас немного впадаю в мистику, но скажу, что он будто подсказывал мне, какое слово выбрать. Ибо у слова, которое он использовал на испанском, в английском языке неизменно находился лишь один превосходный эквивалент, в точности передающий мысль автора. Я не то чтобы превозношу его — я похвал не раздаю. Но вещь сделана хорошо. Перевод вышел сразу же и принес ему славу. Очень быстро. Думаю, всем на континенте пришлось по душе, что нашелся кто-то, наконец заговоривший от их имени. Он первым из латиноамериканских писателей приобрел мировую известность и заодно привлек всеобщее внимание ко всей группе литераторов, образовавшейся вокруг него.

САНТЬЯГО МУТИС. Сколько лет в то время было Габо? Это 1967 год, так? А Габо родился в 1927-м или в 1928-м. Сорок лет получается. После «Ста лет одиночества» в нем начал проклевываться совсем другой человек.

ГРЕГОРИ РАБАССА. Я виделся с ним всего раз, когда он приезжал в Нью-Йорк. Его сыновья еще совсем маленькие были. Книга тогда только-только вышла, и для него организовали несколько мероприятий, где ему следовало появиться. Мы накоротке повидались в его отеле. В каком, не вспомню. На окраине Манхэттена, типичный такой для мидтауна [87]отель. Моя жена Клем чуть позже подъехала, она в тот день лекции читала. В сущности, говорить нам было особо не о чем. Жарища стояла страшная, дружеские отношения между нами то вспыхивали, то гасли. Но я знал его не так хорошо, как Хулио. Он на Хулио совсем не похож, тот — человек очень открытый. А Габо более сдержан, закрыт. Есть и еще кое-какое различие. Хулио на несколько футов повыше будет.

САНТЬЯГО МУТИС. Так не бывает, чтобы слава не повлияла на человека, но если ты одинок, то тебе в одиночку с этим справляться приходится. Думаю, Габо подчинился неизбежности. Нет! Не так, он не подчинился — его и не спрашивали, слава сама настигла его. Как настигает дикий зверь, как пронзает рогами бык. И тогда мало-помалу, постепенно в нем начал проявляться другой человек. Теперь он совсем уже не тот.

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. В среде критиков, обозревателей и журналистов многие впали в габопоклонство, устраивают форменный культ, заполонивший все и вся и определенно подавляющий остальных. Особенно тех из нас, кто позже пришел в литературу и пытался писать. Каждый горел желанием создать еще один роман, который тоже станет портретом эпохи. Помню даже, как в роман Агилеры Гаррамуньо [88]«Краткая история всех вещей» засунули нечто вроде закладки с надписью: «Продолжает традиции „Ста лет одиночества“». Куда только не пихали закладки эти, с ними все книги продавали. Ох уж этот разрушительный гарсиамаркизм!

ХОСЕ САЛЬГАР. Он на все повлиял, так я думаю. Пагубно — на пришедшее сразу вслед за ним поколение. Подобный эффект в свое время произвел Уотергейт. После Уотергейта все профессиональные журналисты считали своим долгом низвергать президентов. Так и с Габо: когда в разгар бума латиноамериканской литературы к нему пришел ошеломительный успех, журналисты все как один уверовали, что обязаны писать лучше него и это единственный для них способ преуспеть. И ведь многие думали, что Габо — писатель не ахти какой, что они способны на большее, и однако начали подражать ему.

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Помню одного журналиста, Хуана Госсейна, так он авторитет заработал тем, что писал совсем как Гарсиа Маркес. И ведь ясно как день, что он всю дорогу гарсиамаркесировал.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Однажды, помню, дома у Малыша Сепеды Габито прямо так и заявил Госсейну — мол, хватить мне подражать.

ХОСЕ САЛЬГАР. Нормальный ход вещей. Я потерял связь с Габо, а он тем временем начал внутренне меняться, впрочем, быстро вернулся в Колумбию. Отношений с журналистикой он никогда не рвал, разве что на те пять лет. До того момента, пока мы все, и особенно Гильермо Кано, каким-то чудом не убедили его, что он должен продолжать писать свои колонки. Та, с которой он начал, рассказывала об одном блестящем министре; и где бы он ни был, он обязательно сочинял тексты для своих колонок и вовремя присылал их, однако это был уже совсем другой Габо.

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Потом его захлестнуло славой. Именно тогда его начали величать Габриэлем Гарсиа Маркесом. И все ринулись вызнавать о нем все что только можно. Даже габопоклонники появились, габолюбы, обожатели его. Габопоклонство и сейчас, между прочим, существует. По всему миру. Здесь, у нас, нашлись и завзятые габолюбы вроде Карлоса Хоты — он принялся записывать все, какие только попадутся, сведения о Гарсиа Маркесе, сопоставлять их и сравнивать; бывал ли он здесь, бывал ли там. Но это уже позже, когда тот француз, Жак Жиляр, пожаловал…