Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

ИМПЕРИА ДАКОНТЕ. В Аракатаку прибыли трое младших отпрысков Даконте: Педро Даконте Фама, Мария Даконте Фама и Антонио Даконте Фама, который там и остался. Тогда они все были еще очень молоды. Дела в Аракатаке у него заладились. О, да. Он тремя фермами владел. И большинство домов в Аракатаке моему отцу принадлежали. Он в Европу ездил, отец мой. А остальные — те не разъезжали.

ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. Он прибыл в Аракатаку уже при деньгах, или, не знаю, может, провернул несколько очень успешных сделок, потому что по приезде сразу же огромный магазин открыл и кинотеатр устроил. Он владел одним из самых больших домов на том месте, которое там Четырьмя углами называют, — это, если можно так выразиться, Таймс-сквер Аракатаки. Четыре угла, да. Огромный угловой дом. На четверть квартала раскинулся, не меньше, потому что во дворе что-то вроде зрительного зала он устроил. Кинотеатр. Прямо во дворе своего дома. Стулья расставил, аппараты купил, а кинопленки ему поездом из Санта-Марты присылали. У него люди свои были, чтобы кинофильмы отбирать и привозить, киномеханик и всякое такое. Он фильмы закупал, и музыкальный автомат тоже. Все новшества, какие появлялись, доставлял в Аракатаку, потому что регулярно наезжал в Санта-Марту.

ИМПЕРИА ДАКОНТЕ. Папа нас обычно на ферму вывозил в самую рань, чтобы мы утренним воздухом дышали. Там бананы росли, много-много, они падали на землю, и их заботливо укрывали, а я, бывало, от одной грозди банан отщипну, от другой тоже.

ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. А позже туда заявилась компания «Юнайтед фрут» и многие фермы скупила. Хотя все исконные владельцы ферм там оставались, «Юнайтед фрут» практически стала банановым монополистом. Сама и бананы скупала, и перерабатывала, и на экспорт продавала. У нее и суда собственные имелись.

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Но, конечно, в описываемое время переезды с места на место трудности уже не представляли, потому что люди приезжали, сразу открывали лавку, а затем уже и землю покупали. Земля в 1947 году, после Второй мировой войны, опять вздорожала. И в итоге многие нежданно-негаданно вышли в богачи. Это называлось здесь банановой лихорадкой. Мои тетки, семья Ногуэра из Санта-Марты, с тех самых пор и живут в богатстве.

ЭЛИХИО ГАРСИА МАРКЕС. А чтобы их высшим управленцам безопасно было, «Юнайтед фрут» построила свои поселки подальше от города, прямо посреди плантаций. Эти их поселения в Аракатаке — что-то вроде квартала Эль Прадо: все дома деревянные, окна с тюлевыми занавесками специальной сеткой забраны, против москитов, бассейны, теннисные корты, и все это посреди неправдоподобно ухоженных лужаек. В общем, по ту сторону железной дороги, ею же отделенная от остального города, выросла посреди мирного спокойствия плантаций цитадель гринго — «электрифицированный курятник», как его называет Гарсиа Маркес, и нипочем им там ни пекло, ни уродство с нищетой, ни вонь нечистот. А по другую сторону — город. Домишки деревянные под жестяными крышами, а то и просто хижины из тростника, замешанного на глине, выстроенные и соломой крытые. Тот самый городок, в который в августе 1910 года прибыло привлеченное до некоторой степени банановым бумом семейство Маркес Игуаран.

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Потом началась эта история с Бумом, и я прочитал «Спокойную совесть» Карлоса Фуэнтеса. Попробовал вернуться к Карпентьеру, но я не нашел в нем того, что позже сделал Габито. Взрыв произошел в 1967 году, когда вышли «Сто лет одиночества». Я имею в виду весь тот период целиком, когда вам и в голову не пришло бы приравнивать Гарсиа Маркеса к магической фантастике. В то время, говоря о магической фантастике, вы подразумевали Карпентьера, что-нибудь из его «Экуэ-Ямба-О!», из «Царства земного». Но с Гарсиа Маркесом эта литература у вас не ассоциировалась. Ассоциации возникли позже. Много позже. У тех, кто, как и я, склонен читать приступами, но постоянно.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Это был очень значительный вклад, но не считаю, что вклад единоличный. Я думаю, каждый писатель так называемого Бума внес что-то свое — и Карлос [Фуэнтес], и Варгас Льоса, и еще одного или двоих я назвал бы. Безусловно, Кортасар был очень значим. Думается, их совокупное влияние смогло возыметь такое действие именно потому, что каждый из них добавлял свое. Сила, которой обладали их произведения, вынесла литературу Латинской Америки в центр внимания нелатиноамериканской читающей аудитории. Я так сказал бы. Думаю, дело еще и в том, что испаноязычной литературы почти не существовало, и сам Карлос отмечает этот факт в ряде своих произведений. По большому счету, после «Дон Кихота» не появилось практически ничего. Роман как художественная форма не вызывал серьезного интереса. Я не отношу сюда испаноязычную драматургию — Гарсиа Лорку и других. Я говорю исключительно о романе. Он отсутствовал в мировом сознании, пока этот бум, словно по волшебству, не привлек внимание читателей в Европе и Соединенных Штатах.

САНТЬЯГО МУТИС. Вот именно, он и есть тот, кто сметает преграды.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Многие из них жили в изгнании. Зачастую по той причине, что в произведениях не просто критиковали власти своих стран, но и обрушивались на них с нападками. Думаю, что литературные труды Габо превосходят остальные, и все же он вряд ли мог существовать сам по себе, в одиночку. Уверен, его творчество нуждалось в творчестве других, кого я упомянул.

ХОСЕ САЛЬГАР. Вспоминаю, как он приехал, чтобы привлечь к изданию «Ста лет одиночества» как можно больше внимания. Целой командой наезжают рекламу делать, добиваются, чтобы продажи до небес взлетели. Спецы эти по связям с общественностью… Бум начинается!

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Да, согласен целиком и полностью: он был драгоценным алмазом в короне. И тем не менее без других и он как писатель не появился бы.

ГРЕГОРИ РАБАССА. Не знаю, сыграл ли он в этом роль паладина, или, может, сам порядок вещей тогда уже начал меняться. Варгас Льоса вышел на сцену позже, однако Хулио Кортасар и Борхес тогда уже во весь голос заявили о себе. И другие литераторы — Бенито Перес Гальдос [78], например, серьезный писатель, но позабытый. Его «Донья Перфекта». Его «Насарин». Причем ни один из них не был подражателем. Каждый писал в своей манере. Никто не пишет так, как Хулио. Он больше всех признан в мире. Чему во многом способствовал Париж. Он пишет получше любого француза. Он пародирует всех французских интеллектуалов.

УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Он действительно был представителем и образчиком этой разнонациональной литературы, если можно так выразиться. Поэтому, думаю, было бы неверно утверждать, что латиноамериканская литература вошла в сознание мира благодаря одному только Габо. Хотя, пожалуй, самое знаменитое из единичных произведений бума — и правда «Сто лет одиночества».