Михаил Луканин - Там, в Финляндии…

Белые ночи в Финляндии полны своеобразной прелести и очарования. Выходя ночью по нужде, редко кто из нас не задерживается дольше, чем требуется. Словно околдованные, мы прислушиваемся к неумолчному говору ручья под горой, крикам ночной птицы, к умиротворяющему спокойствию этих мест. От лесов тянет прохладой, и мы всей грудью с жадностью пьем чудодейственный целебный воздух. Эти ночные вылазки производят на нас двоякое впечатление. Опьяненные тишиной, покоем и свежестью немеркнущей финской ночи, мы либо забываем о мрачной действительности, либо сходим с ума от вспыхивающей тоски по желанной воле и свободной жизни.

Лешка стал особенно злоупотреблять ночными бдениями. Часто мы застаем его сидящим на пеньке со скорбным взглядом, неизменно обращенным к спящей финской деревеньке. Лицо его при этом выражает такое неподдельное, полное тоски и отчаяния страдание, что, проходя мимо, мы не можем не предпринять попытки, хоть в малой степени, утешить и отвлечь товарища.

— Ну, чего ты мучаешь себя? Все равно этим не поможешь. Только растравишь себя еще больше. Лег бы выспался лучше, чем себя изводить. Ну, право же, Лешка!

— Все равно не усну, — уныло признается он в ответ. — Совсем сна лишился. Из головы не идут семья и хозяйство. Словно вот кто гвоздь в мозги забил. На воздухе оно ровно и легче. Посижу еще.

— Несдобровать парню, — делаем мы вывод, — совсем духом пал и думает лишко. В плену, если хочешь живым остаться, надо больше о самом себе думать, чем о чем-то другом, и не терзать себя попусту.

После долгих и безуспешных попыток склонить его ко сну, мы оставляем его в покое. А в ближайшие дни произошло событие, которое окончательно лишило Лешку рассудка. В один из вечеров, когда, вернувшись с работы, мы уничтожали свой скудный паек, по лагерю разнеслась весть, что к Тряпочнику пришла группа финнов с просьбой оказать им помощь пленными. Побросав котелки, банки и ложки, мы опрометью бросаемся к воротам. За проволокой, меж немецких палаток, и в самом деле расхаживают коренастые финны. Некоторые из них, дымя трубками, о чем-то усиленно упрашивают коменданта. Тот долго упорствует, но в конце концов, махнув рукой, что-то кричит отдыхающим конвоирам. Часть из них с недовольными лицами подымается со своих мест и, разобрав оружие, выстраивается перед воротами.

— Желающие идти работать к финнам, выходи строиться сюда! — провозглашает появившийся полицай. — Требуется тридцать человек.

Перспектива попасть к финнам настолько заманчива, что мы всей гурьбой бросаемся к указанному месту. Помимо напоминания о прошлых мирных днях, она сулит еще и обильную пищу, о которой мы утратили всякое понятие. После безуспешных попыток разогнать толпу желающих полиция прибегает к палкам и отбирает людей по своему усмотрению. С нескрываемой завистью смотрим мы на счастливчиков. Среди неудачников я замечаю и удрученного Лешку. Лицо его, разукрашенное кровоподтеками, красноречиво свидетельствует, что он не остался безучастным к событию. Потрясенный неудачей, он весь дрожит от волнения, лицо его нервно дергается, а в глазах блестят нескрываемые слезы.

— Тоже не попал! — подходя к Лешке, сообщаю я.

— Поп-п-падешь ту-ут! — неожиданно заикаясь, пытается отвечать он. — Р-р-разве эти ж-ж-ж-иводеры что п-п-пони-мают? Н-н-не за е-едой гонюсь — в п-поле х-х-хотелось побыть. С-свою б-бы пайку отдал, чтобы в п-поле п-п-порабо-тать.

От ворот он так и не отходит до самого возвращения набранной команды. Мы встречаем ее всем лагерем.

— Ну, как? — нетерпеливо осыпаем мы возвратившихся вопросами. — Что делали? Кормили как?

— Да что тут говорить? — не без хвастовства отвечают пришедшие. — Вспомянули старинку. Навоз заставили из хлевов убирать да поле унавоживать. А что касается жратвы, так и сейчас еще передохнуть не можем. Коржей одних финских уничтожили — не сосчитать. Во что только и шло! Молоком, мясом и рыбой тоже не обидели.

В доказательство своих слов они хлопают по карманам, набитым круглыми финскими коржами.

— Выходит, неплохо получилось?

— Куда там! Каждый день бы ходили.

Лешка этим вечером так и не ложился спать. Что-то новое, незнакомое нам, появилось в его лице. Притаившись в глубине и по-звериному оскалив зубы, он исподлобья молча наблюдает за нами. Огонек мрачной решимости горит в его взгляде, не предвещая ничего хорошего, и на этот раз мы не решаемся досаждать ему вопросами.

— Расстроился шибко парень, сам не в себе стал, — останавливает нас Колдун. — Не досаждайте. Пущай отойдет малость.

Но Лешка так и не «отошел». Эта ночь стала последней в его жизни. Утром мы застали его все в том же положении, что и накануне вечером. Лишь поведение его стало еще более странным. Он подозрительно ощупывает себя и что-то бормочет себе под нос, бессвязное и непонятное нам. Занятый собой, он в то же время не спускает с нас настороженных глаз, зорко следя за каждым нашим движением, словно боясь что-то упустить или прозевать.

— Что с тобой, Лешка? Чего это ты сегодня такой? — допытывается Полковник. — Что задумал?

Не дождавшись ответа, он отходит от Лешки.

Истина открылась нам, когда, заслышав свисток, мы начали выползать из палатки для построения на плацу. Лешка словно того и ждал. С несвойственной ему живостью он срывается неожиданно с места и, опережая других, выскакивает из палатки.

— Куда ты? Лешка! — кричим мы ему вдогонку.

— Не обдурите больше! — злобно огрызается он. — Не все вам одним к финнам ходить! Сегодня первым к воротам стану!

Мы в недоумении оглядываемся.

— К каким финнам? — пытается остановить его Полковник. — Сдурел, что ли? Ведь на трассу идем!

— Знаю я эту трассу! Не впервой уж! — бросает тот на ходу и, не обращая на нас внимания, во весь дух мчится по плацу к воротам.

— Что это с ним такое? — недоумеваем мы. — Дурака строит иль взаправду помешался?

— Да похоже на то!

Вскоре от ворот до нас доносится неистовая брань и крики.

— Почему не в строю? — вопит полицай. — Тебя спрашивают!

В ответ слышится бессвязное бормотание Лешки.

— Я тебе покажу финнов! — продолжает орать полицай. — Сейчас конвой войдет, а он номера откалывает! Пошел в строй!

Лешка что-то упрямо бубнит свое.

Сцена у ворот скрыта от нас кухней, и мы только догадываемся о происходящем. Выведенный, видимо, из терпения, полицай набрасывается на Лешку, и до нашего слуха доносятся глухие удары. Вслед за этим злополучный Лешка появляется на плацу, преследуемый полицаем, который вооружен увесистой дубиной.

— Я тебя отучу ваньку валять! — не отставая от Лешки, рычит взбешенный полицай.

Отвесив нарушителю порядка изрядное число внушительных ударов, он отстает от своей жертвы и степенно возвращается на прежнее место. Размазывая по лицу кровь и не помня себя от боли, Лешка укрывается в пустующей палатке. Изредка он выглядывает из своего убежища и настороженным безумным взглядом продолжает следить за всем происходящим на плацу.