Михаил Луканин - Там, в Финляндии…

Заканчиваются последние приготовления к открытию дороги. На всех работах лежит печать самой тщательной немецкой аккуратности. Подводятся последние платформы с балластом, под рейку подравнивается насыпь, прячутся огромные валуны, подштопываются последние шпалы. Ранним утром завтра по дороге должен пройти первый воинский эшелон. Его благополучное проследование и будет означать открытие и ввод в эксплуатацию новорожденной магистрали. Перед этим по ней прошло несколько пробных контрольных составов, и у немцев нет ни малейшего сомнения в том, что все будет в порядке, и у них царит праздничное настроение.

Со штопалками в руках мы подбиваем шпалы на участке столь памятной нам выемки. Совсем недавно здесь продавал нас Жилин и бился в последних смертных корчах несчастный Осокин. Всей командой мы бродим взад и вперед по выемке и по указанию усатого старшего мастера из Берлина, прозванного нами за раскидистые усы Тараканом, то там, то тут приподымаем путь бомами, подсыпаем балласт под шпалы, подштопываем их и заравниваем ящики меж ними. Немцы сегодня настроены благодушно и не очень требовательны. Работы немного, и они полны уверенности, что все будет «гут». День для нас на редкость спокойный, и мы просто отдыхаем на этот раз. Приказав нам работать на закруглении, где линия делает крутой поворот, мастера присоединяются к конвою и вместе с ним поднимаются по гребню откоса наверх. Коротая время, они предаются оживленной болтовне — занятию, отнюдь не положенному постовым. Лишь несколько человек из них, совершенно не обращая на нас внимания, безучастно отшагивают по краю откоса, не столько для контроля за нами, сколько для соблюдения уставной формы. Из выемки невозможно уйти незамеченным, и они спокойны за нас. Оставшись без надзора, мы ликуем, благословляя случай.

— Ушли гады! Отдыхайте, мужики!

Для нас приходят минуты редкого желанного отдыха. Не меняя для вида рабочих поз, мы прекращаем работу, радуясь, словно дети, короткой передышке.

— Осокина-то здесь пристрелили, — неожиданно напоминает Полковник, — в этих вот самых местах.

Мы все оглядываемся на огромную сосну, приютившую меж своих корней крохотный могильный холмик, и вспоминаем подробности того жуткого дня.

— Ненавидел парень фашистов, — продолжает Полковник. — Слабый и хилый такой, а зло на них за всех нас копил. Жалко мужика! Такие помирают не зря. Все след за собой оставляют. Не он, так давно бы уж по дороге поезда на фронт шли.

Словно живым встает перед нами образ тщедушного Доходяги.

— Молодец был и умница, каких мало! — сопровождаем мы свои воспоминания о нем запоздалыми похвалами.

— Продал чертов Жила! Да впрок и самому не пошло. Сам накрылся.

Немцы по-прежнему не обращают на нас никакого внимания. Их безразличие побуждает нас к дальнейшим вольностям. Прослывший отъявленным лодырем, Павло делает дерзкую попытку присесть на рельсы.

— Посидеть хоть, — со страдальческим вздохом решается он. — Присаживайтесь, мужики, чего еще там!

Озираясь на веселую арийскую компанию, мы готовы были последовать его примеру, как неожиданное предложение Полковника останавливает нас:

— А что, мужики, не устроить ли нам поминки Андрею? Сделать сюрприз немцам?

Мы удивленно ожидаем его пояснений.

— Ну что, хотите или нет? — нетерпеливо торопит он нас с ответом.

— Спрашиваешь тоже! На что другое, а на пакость фрицам мы, как пионеры, всегда готовы, — отвечает за всех Радио.

— Тогда принимайтесь! Только сейчас и действовать, самый удобный случай.

Ничего не объясняя, он начинает распоряжаться и руководить нами, и, охваченные его порывом, мы беспрекословно ему подчиняемся.

— Правую сторону подбивайте лучше, а левую подымайте, и для виду только, — командует Полковник. — Объяснять сейчас некогда — после расскажу. Сам путеец — разбираюсь в этом.

Мы и не сомневаемся в его способностях и спешим выполнить неясный пока замысел товарища. В точном соответствии с его указаниями плотно подбиты шпалы справа, поднята и лишь для виду слегка подштопана левая сторона. Работа на этот раз выполнена с исключительной для нас добросовестностью и тщательностью. Даже зоркий немецкий глаз навряд ли при осмотре что обнаружит. Подделываясь под мастера и одобрительно покрякивая, Полковник проверяет проделанную работу.

— Зер гут! Прима! — заключает он, закончив осмотр и лукаво ухмыляясь. — Похоже, ничего не сообразят и не приметят. Молодцы! Ничего больше не скажешь! А по сему благодарю за отличную работу, как это делается в нашей армии! Только уговор: помалкивайте теперь! За такую «работу», пронюхай только немцы, голов все лишимся. Так что языки все на замок, если еще жить собираетесь. И еще: ежели Таракан примется простукивать, вы, все до одного, становитесь неприметно за его спиной на левые концы шпал, придавите их своим весом. Авось сойдет!

Все получилось так, как предусматривал Полковник. Когда раздается свисток, немцы, очнувшись от приятного времяпрепровождения, приходят в себя и начинают нехотя спускаться вниз. Как ни в чем не бывало, мы продолжаем усердно подбивать последние шпалы. Таракан, подойдя к нам, придирчиво осматривает подштопанный участок. По тайному знаку Полковника все мы, якобы наблюдая за проверкой, выстраиваемся на левой стороне шпал, плотно прижимая их своим весом к балласту. Не доверяя глазам, мастер берет у одного из нас молоток и простукивает им правую сторону. Шпалы справа подбиты на совесть, слева они плотно прижаты нами и потому звучат глухо, как и положено. Это окончательно успокаивает недоверчивого мастера, и, улыбнувшись, он снисходит даже до скупой похвалы:

— Гут, гут! — и, не выдержав, поясняет: — Махен вег! Морген фрю цуг зих бегебен [66] Хорошо, хорошо! Сделана дорога! Завтра утром поезд проследует. .

— Обрадовал тоже, — шепчет мне Полковник. — Только нам и радоваться, что вы дорогу откроете и утром по ней первый эшелон прогоните. Поглядим еще, как это он у вас проскочит.

Несколько минут спустя проворный мотовоз мчит нас по тщательно отделанному полотну к лагерю. Закончен рабочий день. Завершены работы на дороге.

— Достроили-таки дьяволы! — досадует Полковник. — Ну, ничего! Авось недолго поездят. Еще отрыгнутся им наши муки. Мы им хорошую свинью подложили. И сделали так, что не подкопаешься. Даже похвалил Таракан.

В этот день прибытие наше в лагерь ознаменовывается необычным событием. Не успеваем мы разойтись по палаткам, как по лагерю разносится зычный голос Гришки-полицая.

— Выходи строиться! — надрывается он от усердия. — Да пошевеливайтесь, клячи! Сейчас господин комендант пожалует.

— Еще что-то надумал! Никак опять тряпки собирается отбирать? Покою, сатана, не дает! — огрызаемся мы, теряясь в догадках.