Михаил Луканин - Там, в Финляндии…

— Добивай, ирод! Мучиться из-за тебя!..

Видя, что унтер полон нерешительности, он нащупывает в пыли камень и швыряет его в своего убийцу.

— Кончай, говорю, гитлеровская сволочь!

С диким ругательством подскакивает к нему один из конвоиров и с маху всаживает в него примкнутый к карабину тесак. Пришпиленный им к земле, Яшка без единого звука мучительно долго бьется, извиваясь в последних предсмертных корчах, судорожно шарит вокруг руками и давится дорожной пылью, обагренной его кровью. Дождавшись, когда движения его окончательно прекращаются и он вытягивается во весь свой рост, убийца, хладнокровно опершись о него ногой, вытаскивает из тела Колдуна тесак и тщательно обтирает его придорожной травой. Необычное выражение лица убитого привлекает к нему внимание конвоиров. Окружив его, они с изумлением разглядывают странное существо с ощеренным в дикой злобе ртом и оскаленными волчьими клыками, лютую ненависть в лице которого не в силах была угасить даже сама смерть. Удовлетворив любопытство, конвоиры откидывают труп в сторону, и колонна как ни в чем не бывало трогается в путь.

— Вот тебе и добрый сон со вшами!.. — задыхаясь от волнения, с горечью роняет потрясенный Полковник. — Не водилось за ним прежде такого, хорошим-то нас тешить. Недаром, видно, только перед смертью и подбодрил всех. И умер-то не как все — без стона, без жалобы. А злоба, так та и в мертвом осталась. Впервые такую смерть вижу. И кто бы мог подумать, что Яшка-Колдун такой мужественной смертью кончит!

Нам не до рассуждений. Утрачены последние остатки надежд. И участь свою мы считаем окончательно предрешенной. За один день сегодня, а точнее, всего за каких-нибудь два часа, — это уже второй случай гибели наших товарищей, и перед глазами у нас неотвязно стоят застенчиво-простодушная улыбка обманутого Папы и непримиримый волчий оскал затравленного Колдуна. Такими, вероятно, они и останутся в нашей памяти до нашего собственного конца.

А немцы не ограничиваются этими расправами. Теперь не проходит и часа, чтобы они не пристрелили несколько человек. С убитыми они не церемонятся. Ударом сапога их попросту сбрасывают в придорожную канаву, и, минуя их, колонна продолжает двигаться дальше. Ко времени привала, когда конвоиры, поочередно меняясь, пожирают свой обильный обед, мы недосчитываемся нескольких десятков своих товарищей. И это в первый же день этапа и всего за несколько часов пути! Что нас ожидает дальше? Судьба, будь к нам милостива!

После того, как немцы изрядно подзаправились, колонна движется медленней, чем прежде. И тем не менее мы, сгибаясь под непосильной ношей, изнемогаем от слабости и еле волочим измученные ноги. Каждого отставшего немцы продолжают запросто приканчивать, не считая нужным приостанавливать движение колонны. Опасение отстать и очутиться в роковом хвосте придает нам сил, и, превозмогая себя, мы продолжаем тащиться вперед. Уныние не покидает нас. Все наши усилия избавиться от него ни к чему не приводят. Угроза близкой смерти нависла над каждым, она, как черная туча, заслонила от нас и солнце, и небо и безжалостно гасит малейшие проблески самых скромных надежд на лучшее будущее.

В самый короткий срок — за несколько месяцев — нам суждено было потерять две трети наших давних и неразлучных товарищей, самим стать свидетелями их гибели. Так, трагически и нелепо погибли Осокин, Кандалакша и Лешка Порченый. С помощью верных лагерных друзей свершился правый суд над ненавистным Иудой — предателем Козьмой. Теперь, с гибелью Колдуна и Папы, из прежней неразлучной девятки нас осталось трое: Полковник, я да Павло-Радио продолжаем по-прежнему держаться вместе. Рядом с нами шагает рослый шахтер. Он присоединился к нам при эвакуации из лагеря и с этого времени не отлучается от нас ни на шаг, деля с нами все тягости этапа.

— Ничего, ничего, парни! — ободряет он нас, заметив наше уныние. — Зря духом падаете! Сдюжим как-нибудь. То ли перетерпели — надо и сейчас тянуться.

— Эх!.. — с явной досадой вырывается у Полковника. — Сколько же можно тянуться-то? С этим терпением до того дойдет, что скоро ни одного в живых-то не останется. На явную ведь смерть все идем, а безропотно ждем, как скот на бойне, своей очереди и дождемся, конечно. Немцам же все равно, дойдем ли мы до Норвегии или нас погибель ждет, и надо на что-то решаться, наконец, а не уподобляться кротким убойным кроликам. Сбежать бы сейчас — вот что из головы не выходит, а как — не придумаю. Самый, кажется, удобный случай — другого такого более не будет. Только бы вот из кольца этого как-то неприметно вырваться, а там затаиться где в чащобе и отлеживаться. Чтобы к своим попасть, даже идти никуда не надо. Сами, возможно, подойдут. День-другой — и у них будешь.

— Да!.. Неплохо бы, — соглашается шахтер. — Разом бы от всех мук и иродов этих избавился. Да только разве уйдешь тут? Эвона их сколько понагнали. Не то что наш брат, пленный, — блоха не проскочит.

Заманчивая перспектива побега овладевает нами с огромной силой. Мысль, высказанная Полковником, на какое-то время отвлекает нас от суровой действительности, и, перебивая друг друга, мы строим планы, один фантастичней и невозможней другого. Неожиданно впереди происходит замешательство, и колонна замедляет движение.

— Что там еще? Что случилось? — слышатся отовсюду недоуменные возгласы.

Медленно продвигаясь вперед, мы достигаем перекинутого через овраг деревянного моста. Вступив на него, мы уясняем причину задержки. Развороченная, видимо, гусеницами прошедших здесь недавно танков, посредине моста зияет огромная щель. Несколько плах совершенно отсутствуют. Каждый из достигших щели невольно останавливается в растерянности и долго не решается преодолеть неожиданное препятствие. Сбившись перед ним в кучу, бранясь и толкаясь, люди толпятся на мосту, с трудом сдерживая натиск задних рядов.

Доходит очередь до нас. И в тот самый момент, когда мы собираемся преодолеть щель, происходит нечто поистине непредвиденное и буквально ошеломившее меня. На наших глазах Павло, всю дорогу загадочно молчавший, внезапно делает резкое движение и молниеносно проваливается в зияющее отверстие. И тут же его примеру следует Полковник. Воспользовавшись возникшей суматохой, они оба скрываются под настилом моста. Все происшедшее столь неожиданно и непостижимо, что из горла у меня готов был вырваться невольный крик изумления, когда широкая и жесткая ладонь шахтера, словно лопатой, наглухо запечатала мне рот.

— Нишкни-кось! — торопливо одергивает он меня и уже тоном приказа добавляет. — Мы с тобой ничего не видели и ничего не знаем. Усек?

— Да, да! Конечно! — придя в себя, соглашаюсь я.

— Вот то-то же! Язык тут треба наглухо задраивать. Он у нас без костей, и любое даже самое наиважнейшее дело запросто провалить может, да и им всю обедню испортить тоже.