Александр Николаев - Так это было

Тарасов стоял бледный и с холодным презрением смотрел на приближавшегося противника. Подойдя вплотную, Карлов оглянулся на Ритвегера и быстро выхватил из кобуры пистолет.

Выстрелить ему не дали. Ловким движением Шубин вырвал у него оружие. Гаврищук крепко обхватил Карлова сзади. Чувствуя, что его крепко держат, он рванулся и захрипел:

— Пустите меня!.. Я застрелю этого гада!..

Но смятение уже улеглось. Ритвегер сказал что-то по-немецки и два унтер-офицера взяли Тарасова под руки и вывели из зала. Вечер был сорван. Каждый сидел, уткнувшись в свою тарелку. Только пьяный Тихонов улыбался, силясь достать кусок колбасы с тарелки ушедшего куда-то Бэте.

— Флигер алярм! — разнеслось по коридору. Тотчас завыла сирена. Некоторые спустились в подвал. Другие разошлись по комнатам. Воздушная тревога продолжалась больше часу, но ни самолетов, ни бомбежки не было слышно. Когда прозвучал отбой — никому возвращаться в зал уже не хотелось. Все разошлись по своим местам. Сон не приходил. Долго сидели или лежали на двухъярусных койках молча, курили. Понемногу успокоились. Я потушил свет. Чувствовалось, что в нашей комнате никто не спит. То здесь, то там кто-нибудь тяжело вздыхал или вспыхивала при затяжке сигарета.

Я не был согласен с выступлением Тарасова. Несомненно, на него повлияла советская пропаганда и воспоминания о зверском отношении немцев и к населению и, особенно, к пленным. Но если нельзя доверять немцам, то еще меньше можно доверять Сталину. Ему русский народ нужен даже больше, чем немцам. Если он выиграет войну — он будет мстить всем, кто остался на оккупированной территории.

Тарасов легко поддался пропаганде, потому что советская власть непосредственно его не коснулась. С моим опытом ничего доброго от Сталина я не жду, и победа Красной армии под Сталинградом меня не особенно радует. Разве что это заставит Гитлера изменить свою политику по отношению к народам России.

Утром нас выстроили внизу у здания. Из дверей канцелярии в сопровождении унтер-офицера вышел Тарасов. На нем была почти новая красноармейская шинель и шапка. За спиной на одной лямке болтался «сидор». В правой руке, подмышкой, он держал свернутое одеяло.

Немного спустя вышел Ритвегер. Лицо его было озабочено.

— Господа! — обратился он через переводчика. — Ваш товарищ, Александр Тарасов, отправляется в лагерь военнопленных… Не за вчерашнее выступление… Нет. Он возвращается в лагерь по своему желанию… Сегодня я и зондерфюрер Бэте говорили с ним. Тарасов не верит ни в победу германской армии, ни, главное, в правоту нашего дела… Он считает, что Сталин понял свои ошибки и что после войны все будет иначе.

Ритвегер посмотрел на Тарасова.

— Ваш товарищ, — продолжал он, — поступил честно, мужественно, как настоящий солдат! Пожелаем ему удачи!

Я и еще кое-кто из казаков пожали Тарасову руку, и он с конвоиром тронулся в путь.

Мне не совсем понятно: почему Тарасов предпочел лагерь, а не перешел тогда к партизанам? Чтобы скрыть свое пребывание в добровольческом батальоне? Мне кажется — он поступил так по другой причине. Вспомнился наш разговор с ним там, у разбитого моста через Днепр. «У нас дела, как в сказке, — сказал он тогда. — Пойдешь направо — коня потеряешь, налево — потеряешь голову…»

Мы с Карпушиным вернулись в Бобруйск более коротким путем. Карлов со своими телохранителями задержался по какой-то надобности в Минске и вернулся только сегодня утром. Как рассказывает писарь зондерфюрера, в Минске Карлов с Тихоновым и Абрамцевым отправились в еврейский лагерь. Там Карлов застрелил из пистолета двух евреев. Подоспевшая охрана его задержала. В комендатуре лагеря с Карлова потребовали штраф… в размере трех марок за каждого убитого.

— Только и всего? — удивился Карлов. — Если бы я знал — я бы их… — на всю получку!..

Узнав об этой гнусной выходке, майор Снисаревский вызвал Карлова к себе. Не знаю — о чем они говорили, но Карлов выскочил от майора, как побитая собака.

Всем известно, что майор не любит начальника пропаганды, но ничего не может сделать, чтобы от него избавиться. У немцев Карлов на хорошем счету.

Вечером по дороге с вокзала, оставив Карпушина, я зашел к Тане. Я не мог написать ей и предупредить о своем возвращении. К её домику приближался с тревогой в сердце, готовый ко всяким сюрпризам. Прежде чем постучать в дверь, я прислушался. В комнате было тихо. Может быть, она не вернулась с работы или перебралась в другое место? Скрепя сердце, я постучал в дверь. Мои опасения оказались напрасными. Таня появилась на пороге немного смущенная от неожиданности, но улыбающаяся.

— Заходи, заходи в хату, — ласково звала она. — Куда ж ты запропал?.. Думала, уж не увижу тебя…

Я тоже был рад нашей встрече. В такое время, когда человек, как сухой лист, уносится бурей куда угодно — радостно знать, что тебя, бездомного, кто-то ждет, о тебе кто-то думает…

Мы проговорили до поздней ночи, перебивая друг друга. Только раз она внезапно остановилась, посмотрела на меня и сказала мечтательно:

— Виписля войны мы поидымо до нас на Полтавщину. Будымо жыты в наший хати… Маты моя та ми обудва… У нас такый гарний сад… А вышни стилько!..

Когда мы вдвоем, она часто переходит на украинский язык, и её голос становится еще более мягким, а речь льется так непринужденно и легко, что хочется слушать её без конца.

Так слушал я Таню. А она, переселившись мысленно уже к себе на Полтавщину, рассказывала мне, как славно мы будем жить у неё дома и какие замечательные кушанья приготовляет её мама. Мне не хотелось её прерывать напоминанием, что сейчас война, и что каждый будущий день таит неизвестность для нас обоих.

Только сегодня утром, перед уходом, я рассказал ей о поступке Саши.

— Что ж, — сказала она, подумав, — видно такая у него судьба.

Странно такое совпадение: Татьяна Михайловна, маленькая Таня и третья Танюша…

А в полку творится что-то неладное. Храмов сказал, что часть роты связи перешла к партизанам, унеся с собой и ключ от шифра. Оставшихся теперь проверяют, допрашивают.

Сегодня я видел генерала Власова. Он с майором Снисаревским направлялся в расположение офицерских курсов.

Генерал был одет в офицерскую шинель нараспашку, без знаков отличия. Ростом он даже выше майора. Я узнал его сразу. В прошлом году на переформировании нашей части нам дважды показывали документальный фильм «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой». В самом конце фильма после слов — «Вот они — герои, защитники Москвы!» — крупным планом были показаны одно за другим лица трех генералов. Власов был, кажется, первым. Я хорошо его запомнил по очкам. Мог ли я тогда, в далеком Оренбурге, предвидеть, что встречу этого прославленного генерала здесь в такой необычайной обстановке?