Сергей Михеенков - Федюнинский

Несколько раз гарнизону предлагали во избежание излишнего кровопролития сложить оружие. Генерал Фрике был взят в плен 6 марта 1945 года. Его солдаты поодиночке и группами начали выходить из развалин и подвалов и бросать оружие к ногам советских солдат. Уже находясь в плену, бывший комендант крепости Грауденц писал: «Окончательно неблагоприятный исход оборонительных боев наметился тогда, когда русские переправились через Вислу и овладели казармами, расположенными на краю города. С этого времени началась борьба в домах, а в этой борьбе русские благодаря своему превосходству, а также легко перевозимой артиллерии ПТО и минометами стояли выше наших солдат. Результатом был непрекращающийся, хотя и медленный отход наших частей от квартала к кварталу.

Утром 6 марта русские прорвались в форт с юга через остатки сводных частей. Сам я, намереваясь покинуть свой КП, был неожиданно атакован русским пехотным капитаном с 20 солдатами и захвачен в плен».

«Русский пехотный капитан» вскоре привел генерала Фрике к генералу Федюнинскому.

— Почему вы, господин комендант, не ответили на наше предложение о прекращении огня и кровопролития?

Это был главный вопрос, который Федюнинский хотел задать немецкому генералу.

— Вы хотите, чтобы я сослался на приказ Гитлера? — осторожно, но все же вопросом на вопрос ответил Фрике.

— Отвечайте, как считаете нужным, — сказал Федюнинский. — Вы же понимали всю безнадежность сопротивления и все-таки не прекратили огонь. Вы безразличны к жизням ваших солдат, генерал!

Немец долго молчал, попросил валерьянки. Ему принесли.

— Я был готов принять условия капитуляции, — с трудом заговорил он, морщась, как будто каждое произнесенное слово доставляло ему боль. — Но полковник Майер… Он — личный друг Геринга. Он все время был рядом и грозил расстрелять меня, если я отдам приказ о прекращении сопротивления.

— А пристрелить его вы не могли?

В глазах немца стояло смятение.

— Да, да! Пристрелить! Как бешеную собаку! И тогда братские могилы, которые сейчас копают на окраине города ваши солдаты и мои похоронные команды, были бы гораздо меньше!

Комендант Грауденца молчал.

— Все ясно, — сказал Федюнинский. — Теперь вот что, господин генерал. Ваши саперы по вашим планам, под наблюдением наших офицеров должны произвести разминирование города и оборонительных сооружений в окрестностях. Это мое требование. Полковник Майер вам теперь не помешает. Он арестован и его допрашивают в разведотделе штаба армии. И учтите: если от заложенных вами мин пострадает хотя бы один солдат моей армии, господин генерал, отвечать будете лично вы! Вот тогда я с вас за все спрошу. За все и за всех. Вам понятно?

Фрике кивнул, но уходить не спешил.

— Что еще? — спросил Федюнинский.

— Позвольте обратиться к вам, господин генерал, не как военнопленный, а как генерал к генералу?

— Обращайтесь. Но я оставляю за собой право, отвечать или нет.

— Кто отдал приказ о переправе через Вислу по движущемуся льду?

— Приказ был отдан мной. Но лед еще не двигался. Река стояла.

— Да, но могла сдвинуться в любой момент.

На улице стояла теплая, совсем весенняя погода. По Висле шел лед.

— Мы успели. И я был уверен, что так мы сможем достигнуть полной внезапности удара.

— Это произошло. Внезапность… Да, внезапность… В том месте, где переправлялись ваши подразделения, находились только патрули. Только русские способны на такой риск.

В Грауденце тыловые и инженерные службы тут же по приказу командующего принялись наводить порядок. В городе проживало 30 тысяч человек. Треть из них — немцы, остальные — поляки. Заработали электростанция, водопровод. Начали действовать некоторые предприятия. Открылись магазины.

Армия снова поворачивала на север. Теперь на штабных картах главной точкой и средоточием планов всех штабов, усилий всех частей и соединений был Данциг.

По дороге на новый КП машина командующего догнала небольшой обоз. Тылы тоже меняли базу, подтягивались к войскам. Трофейные немецкие кони с подрезанными хвостами тащили высокие фургоны, туго обтянутые брезентом. Из фургонов доносился звонкий девичий смех.

Водитель притормозил. Из-за брезента то и дело высовывались девичьи головы в пестрых шляпках явно довоенного фасона.

— Это еще что такое? — удивился Федюнинский. — Бродячий театр или цыганский табор?

— Да нет, товарищ генерал, — задумчиво произнес шофер. — Обоз-то вроде нашей армии. Да и девчата наши, русские. Вон и солдат сидит на козлах. Видите, какой «папаша».

На передней повозке, как цыганский барон, важно восседал пожилой солдат с пышной бородой с проседью. Он лениво шевелил вожжами и улыбался. То ли своим мыслям, то ли чему-то радовался вместе с девчатами.

— А ну-ка останови и позови этого бородача, — сказал Федюнинский шоферу.

Солдат сразу преобразился, по-юношески живо соскочил с облучка, приложил ладонь к виску, доложил как мог.

— Банно-прачечный комбинат, говоришь?

— Так точно, товарищ генерал, банно-прачечный комбинат Второй ударной армии Второго Белорусского фронта!

Боец оказался ветераном. Воевал с сорок второго. Во 2-й ударной — от Ленинграда. Сам — деревенский, из-под Волхова. Два сына — на фронте. Дочки с матерью дома. Такие же вот, — и солдат кивнул на фургон.

Смех между тем утих. Девушки, разглядев генерала, перешептывались.

— Бороду-то давно носите? — спросил командарм солдата.

— А с Ленинграда и ношу. Зарок себе дал: победим окаянного, сразу и сыму свою бороду.

— Когда ж война кончится? — усмехнулся генерал.

— По моим солдатским приметам, — подмигнул генералу солдат, — окаянный дольше месяца не продержится.

Посмеялись. Закурили генеральских.

— А что же ваши девушки в таких нелепых нарядах?

Ездовой широко улыбнулся, по-отечески махнул рукой:

— Так ведь война-то помаленьку уже кончается, товарищ генерал. А девки — они девки и есть… Они ж как цветы, как подснежники после зимы! Увидели туфли да платья — сразу и выскочили из сапог да шинелей. Молодость!

Что ж, солдат был прав. Война подходила к концу. Скоро воинству, сделавшему свое суровое дело, ляжет дорога домой. И этому «папаше», и девчатам из банно-прачечного хозяйства. И многим из его лихих комбатов и командирам полков.

В те дни он получил письмо с родины от двоюродной сестры Гали Федюнинской. Сестренке шел семнадцатый год — невеста. Еще в сорок третьем году пошла работать на обозостроительный завод. Завод выпускал для фронта пароконные ход. Надобность на фронте на них была большая — возили снаряды, другие боеприпасы, доставляли продовольствие, эвакуировали в тыл раненых. Писала, что работает с подругами в две смены, что порой и спят в цеху. Работает на токарном станке и одновременно осваивает строгальный. Галя писала и о Марии, другой сестренке — та тоже работала, на сапоговаляльной фабрике. Из ее письма генерал узнал о двоюродном брате Анатолии: отвоевался брательник, вернулся из госпиталя без ноги, на протезе.