Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– Время, говорите, очень тяжелое? – Глаза отца Сергия загорались. – Самое хорошее время, интересное! Умрем – скажем своим старикам: «Что вы на земле видели?» Вот мы так повидали всего. Войну, революцию с гражданской войной, голод, то, что сейчас делается… И спасаться в это время гораздо легче, – добавил он уже совершенно серьезно. – Наши отцы обдумывали, какой подвиг на себя принять, а нам думать не надо, только терпи и не ропщи.

– Я больше всего боюсь, – сказал отец Аркадий, остановившись против отца Сергия, – больше всего боюсь, вдруг я попаду в такие невыносимые условия, что сойду с ума и в этом состоянии похулю Бога. Буду я за это отвечать на том свете?

Отец Сергий помолчал немного, должно быть, подбирая слова, а когда заговорил, ни одной шутливой нотки не было уже в его голосе, он звучал строго и убежденно.

– За то, что похулили Бога в безумии, не ответите, – сказал он. – А за то, что сошли с ума, ответите. Не ответили бы, если бы лишились ума от болезни, а если от тоски, то ответите. Значит, на Божию волю мало полагались, на то, что Он лучше нас знает, что для нашей души полезней.

– Тяжело очень, – пожаловался отец Аркадий, – никогда спокоен не бываешь.

– А покой нам по штату не положен, – ответил отец Сергий, – как не раз отвечал и другим. – Покой тогда будет, когда над нами «со святыми упокой» пропоют.

О том, что состоялось постановление комитета бедноты на следующий день произвести опись имущества, узнали поздно ночью. Об этом сообщила бывшая на собрании соседка-беднячка Елена Субботина. Она же предложила спрятать вещи покрупнее и тут же переправила через забор на свой двор большое зеркало и кое-что из теплой одежды. Кое-какие материалы, платья покойной Евгении Викторовны и другие наиболее ценные и необходимые вещи уже были рассованы по почти незнакомым людям, предложившим сохранить их. Еще раньше Юлия Гурьевна отнесла к Кильдюшевским шкатулку, где лежало все золото семьи – несколько колец, в том числе обручальное, крестильные крестики, две броши с искусственным жемчугом и бирюзой, серьги покойной матери отца Сергия, две старинные золотые монеты его бабушки. Что осталось, оставили с мыслью, что, может быть, увидев довольно много вещей, мягче отнесутся к их хозяину.

Когда отец Сергий переселялся в свой дом, против его окон, по ту сторону улицы, был пустырь, через который в грязь выходили на соседний квартал. Весной 1929 года там построились какие-то приезжие из деревни. Они были не то старообрядцы, не то баптисты, до православного священника им не было дела, даже фамилии их никто не знал. Хозяйку этого дома вместе с Субботиной назначили понятыми, когда пришли производить опись. Ей поручили осмотреть вещи в сундуке и определить их качество. Женщины не знали, как поступать. Если хвалить все подряд, может быть, эти вещи оценят подороже, при помощи их покроется задолженность, и тогда претензий к отцу Сергию не останется. Но едва ли тряпки помогут там, где не хватило дома; тогда, значит, лучше признать их малоценными, чтобы их не взяли. Женщины бросались из одной крайности в другую, шепотом выговаривали Соне, что оставили дома столько вещей, хоть бы к ним принесли, и, пользуясь всякой возможностью, совали то одно, то другое в кучу забракованного старья.

Рядом описывали мебель. Красивая фисгармония с целой башенкой из резных полочек, буфет, книжный шкаф были оценены по грошовой стоимости, наравне с обшарпанным, изрезанным письменным столом, к которому отец Сергий в 1921 году прикреплял мясорубку, чтобы перемалывать на муку подсолнечные стебли. Зато милиционера, наблюдавшего за разгрузкой сундука, поразила большая диванная подушка, на которой шерстями был вышит попугай и крупные яркие розы. Эту подушку когда-то кто-то подарил, она лежала в сундуке не потому, что ее очень ценили, а просто за ненадобностью. Однако наблюдавший так заинтересовался ею, что несколько раз напоминал, как бы не забыли внести ее в опись; это была единственная вещь, оцененная дорого – дороже, чем она стоила. Во время возни с подушкой понятая ухитрилась сунуть за сундук, в кучу старья, почти новую полотняную простыню с широким кружевом, лучшую приданую простыню Евгении Викторовны. Потом уже, во время войны, в 1942 или 1943 году, эта простыня очень помогла Соне в тяжелое голодное время.

Вещи описали, но не забрали. Оставили отцу Сергию копию описи и предупредили о строгой ответственности, если что пропадет. По списку еще раз проверили все, отделили «свое» от «не своего». Кроме посуды, бедных постелей и необходимой одежды, остались кухонный стол, пара табуреток, поломанная скамейка, маленький сундучок Юлии Гурьевны с ее вещами (ее вещи не описывали) и книжная полка-стеллаж; последняя осталась по недоразумению, потому что она стояла на письменном столе и описывавшие сочли ее частью стола. Потом, когда приехали за вещами, о ней завели было речь, но распоряжавшийся изъятием милиционер остановил ретивых – нет в описи, значит, пусть остается.

Зато никто не обратил внимания на книги, которыми были битком набиты и эта полка, и книжный шкаф. Восемь ящиков с книгами, приехавших из Острой Луки, полностью остались у хозяев; все они, вместе взятые, не стоили в глазах оценщиков старого стула и тем более подушки с попугаем.

Вот уж действительно, не поймешь, что невероятно и что достоверно. Верно только то, что неотвратимое все приближается и что оно неотвратимо, как смерть. И еще верно, что все эти волнения, все эти тревожные дни и ночи перед тем неотвратимым не только казались, но и действительно являлись настоящим счастьем.

Ни в Острой Луке, ни в Пугачеве не было в обычае причащаться Рождественским постом. О причащении в каждый пост священники говорили в проповедях как о недостижимом идеале или неприменимом теперь обычае древности. Некоторые старушки причащались Великим постом на первой и Страстной неделях, но таких было мало, а о Рождественском и они не думали.

Против обыкновения Юлия Гурьевна вдруг решила причаститься, и притом как можно скорее, не дожидаясь даже субботы. Кто знает, уцелеют ли наши до субботы, будет ли тогда служба? «Лучше, если будет возможность, после походим в церковь, поговеем», – говорила она. Она и Наташе предложила причаститься. С Соней они старались говеть в разное время, чтобы дома оставалась хозяйка, но теперь постарались устроиться так, чтобы и Соня не осталась без причастия.

Соне это напомнило случай времен гражданской войны. Тихой летней ночью с субботы на воскресенье нахлынули беженцы из недальнего села Липовка, заполонили подводами всю площадь. Наслушавшись ужасов, которые они рассказывали, отец Сергий и матушка ранним утром подняли детей, пригласили гостившего у соседей священника отца Алексея Вилкова, все исповедались (и отец Алексей исповедался у отца Сергия) и причастились, готовясь к смерти.