Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Утром уходили не все сразу. Сначала ушел отец Сергий, затем, окончив уборку комнат, Соня. Филарет Евгеньевич пошел последним.

Соня зимой чаще всего ходила в монастырскую трапезную и в собор. Но в трапезной служба начиналась раньше, а в собор после недавних разговоров девушка не хотела идти и пошла в Воскресенскую. Она пробралась на середину церкви, где увидела отца. Соня остановилась немного позади него. Через некоторое время, когда народ заволновался, пропуская сборщиков, она заметила и дядю – он тоже пришел сюда.

Отец Сергий увидел Соню, когда кончилась служба.

– Ты здесь? Здесь? – радостно спросил он и добавил: – Это очень важно, что ты сама выбрала эту церковь.

– Дядя Филарет тоже здесь, – сообщила Соня. Братья встретились молча, не говоря о том, что заставило младшего изменить любимому регенту, но, пока они шли домой, на лице старшего сияла тихая радость.

Зато днем его ждало разочарование в человеке, которого он привык уважать. Воспользовавшись свободным временем, он решил навестить еще одного из своих преподавателей, математика Василия Николаевича Малиновского. Приближаясь к знакомому домику, отец Сергий улыбался; ему казалось, что он еще семинарист, что он видит энергичного, подвижного украинца с пышной шевелюрой и маленькой бородкой клинышком, который с характерным украинским акцентом возмущенно передразнивает мямлю-ученика, не знающего урока.

– Че-рез ча-ас по-о ло-о-жке… че-е-ре-ез два-а по ло-ожке-е… Ври, да не останавливайся!

Несомненно, Василий Николаевич ослабел, одряхлел, он уже глубокий старик, он учил еще покойного Евгения Егоровича. Но характер не может совершенно измениться. Его энергия, хотя и в слабом теле, его беспокойная искренность должны остаться.

Ничего не осталось!..

В растерянном, точно забитом, старичке отец Сергий едва узнал былого заводилу всяких петиций и протестов, весельчака, душу дружных товарищеских компаний. Отцу Сергию, привыкшему уже к тому, что почти все, с кем ему приходилось говорить об обновленчестве, старались установить для себя линию поведения, особенно тяжело и дико показалось, что Малиновский отталкивает от себя этот вопрос и покорно продолжает ходить в собор.

– Василий Иванович, хотя это и не ваша специальность, но вы же академик, там вы изучали и богословие, – убеждал его отец Сергий. – Вы же понимаете, что сейчас решается вопрос, касающийся не только этой, но и будущей жизни. Вы бы обдумали, посоветовались с другими, вот Павел Александрович недалеко от вас живет. Нельзя же так плыть по течению, куда занесет.

Но Малиновский, точно испуганный этим напором, весь как-то сжался и только повторял: «Нет уж, нечего тут рассуждать, как велят, так и буду делать».

С тяжелым сердцем ушел от него отец Сергий. Перед его глазами все время стояли точно два разных человека – тот, прежний, и теперешний. Он даже и мысленно больше не пытался переубеждать этого нового, только время от времени тяжело вздыхал и говорил скорбно:

– Эх, Василий Николаевич!

– Ну вот, мы почти и дома!

– Да, почти дома, только я не могу идти. Дай мне руку.

Почти совсем стемнело, и потому отец Сергий не заметил, что шедшая с ним рядом Соня спотыкается, цепляя за землю заплетающимися ногами. Кругом было сыро, присесть негде, да и досадно сидеть, когда до дома осталось всего с полверсты. Все-таки они постояли немного, потом Соня оперлась на руку отца, и они тронулись дальше, причем отец Сергий заметил ободряющим тоном:

– Как-нибудь доберемся. Сегодня у тебя было вполне достаточно причин, чтобы дойти до такого состояния.

Еще ранним утром, когда пароход подходил к Хвалынску, отец Сергий предупредил дочь, что они не пойдут сразу к перевозу, а походят по городу и зайдут к некоторым его новым знакомым. Может быть, придется ее и одну посылать в город, так нужно, чтобы она знала, куда идти.

По грязной от ночного ливня дороге они забрались в горы, на пчельники среди сплошных садов. На одном напились чаю со свежим медом и потолковали о том, где доставать искусственную вощину и нет ли у хозяина знакомого, который мог бы научить сучить восковые свечи (воск в церковь сельские пчеловоды всегда пожертвуют, а мастера нет). На втором посмотрели ульи новой, более совершенной конструкции и прослушали объяснение опытного пчеловода – инструктора, как заставить отроившихся пчел сесть на намеченное хозяином место.

Когда после этого возвратились в город и отчистили грязь с обуви и одежды, наступило уже такое время, что не особенно удобно было зайти и к городским знакомым; проезжему, стремящемуся в этот же день попасть домой, простителен и такой ранний визит. Между прочим, побывали и у протоиерея Карманова.

Отцу Матвею Карманову было уже за семьдесят лет, но его светло-русые волосы, красивыми волнами спадали ему на спину и грудь чуть не до пояса, хотя и были сильно тронуты сединой, все еще сохраняли свой настоящий цвет. Принимая гостей, он обыкновенно первое время как будто не мог найти темы для разговора; сидел в своем кресле, слабый и безразличный, и бросал только самые необходимые для поддержания разговора реплики. Хорошо, что отец Сергий в первый раз сам побывал у него с Соней; если бы он впоследствии послал ее одну, она могла бы растеряться и уйти ни с чем, подумав, что старик просто не хочет с ней разговаривать. Но оказывается, посетителям нужно было начинать разговор самим. После того как ему рассказывали два-три, пусть мелких, но интересных для него факта, отец Матвей оживлялся и начинал рассказывать сам. И иногда оказывалось, что у него в запасе имеются очень ценные новости.

На этот раз у него были известия из Ташкента. Ему только что сообщили, что туда рукоположен новый епископ Лука Войно-Ясенецкий [66]. Это был замечательный хирург, основатель и профессор университета, труды которого были известны за границей. Несколько лет тому назад у него заболела жена. Он и сам, конечно, понимал, что состояние больной безнадежно, но все-таки созвал консилиум из знаменитостей, и они подтвердили его диагноз.

«Тогда, – писал корреспондент Карманова, – он встал на колени и дал обещание: если жена выздоровеет, она будет для детей, а он – для Бога. Жена поправилась. Войно-Ясенецкий пошел к местному епископу и отдал себя в его распоряжение. Через несколько времени его посвятили в сан священника».

Этот рассказ несколько отличается от официальной биографии архиепископа Луки, где говорится о смерти его жены и о том, что его детей воспитывала посторонняя женщина. Между тем историю исцеления, с другими подробностями, рассказывал много лет спустя один врач-ташкентец. Он подростком бегал слушать проповеди епископа Луки и рассказывал об этом с его слов.