Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты

«Этот человек страдает от последствий излишеств в молодости, — говорит Горани в своих «Секретных Воспоминаниях», — он раньше жил в такой веселой компании, что теперь напоминает ходячий скелет. От него несет смрадным запахом, смешанным с мускусом, пропитывающим его платья, отчего встреча с ним становится столь же несносной, сколь небезопасной. Когда он появляется в театре, ложи по соседству с его ложей становятся пустыми. Неоднократно бывали случаи, что лица мужского или женского пола не могли вынести его присутствия и лишались чувств» ( Gorani , Mémoires secrètes, т. I, стр. 276).

В бумагах графа Федора мы находим следующее место, характеризующее его отношения к неаполитанскому правительству: «Милость, которою я пользовался при Дворе до тех пор, пока мой характер сделался более известным, побудила королеву и министров говорить со мною о положении дел с доверием. Они чувствовали всё значение тех представлений, которые я счел себя в праве им сделать . Я предложил им единственное средство, которое могло вывести их с почетом из затруднений, а именно: всеобщую амнистию и прощение именем короля, который должен был вступиться, подобно доброму отцу, возвращающемуся с охоты и прощающему своих детей; но я этим ничего не достиг и понял вполне ясно, что они скорее пойдут на всё, чтобы только не предоставить королю той роли, которая ему подобала».

См. Nicolas Châtelain в Revue Suisse, т. 24 (1861 г.).

Екатерина II Гримму 11 марта 1796 г. (Записки Импер. Росс. Истор. Общ., т. XXIII, стр. 672).

Архив кн. Воронцова, т. VIII, стр. 118.

Васильчиков. Семейство Разумовских, т. V, стр. 277.

Duprè de Sain-Maur, Pétersbourg, Moscou et les provinces, Paris, 1830 г., т. VIII, стр. 227.

Обе эти депеши нам сообщены г. Фондэ-де-Монтюссэн.

См. «Портреты и Воспоминания», статьи: королева Каролина, Фердинанд I и Гамильтон.

Эта записка будет использована и в главной своей части напечатана в подготовляемом к изданию труде г. Леонса Пэнго (Léonce Pingaud) под заглавием: «Головкин-дипломат».

Сведения, которые нам сообщает граф Федор о последующих приключениях этой странной четы, очень занимательны, если они и не вполне достоверны: «…Тем временем принцесса Нассауская унаследовала от своего брата Гозьдского имения, расположенные в Польше, и её воображение рисовало ей блестящие доходы с них, которые она одна могла бы реализовать. Контракт на наем дворца Лоредон был расторгнут и эмигранты были предоставлены самим себе. По дороге в Польшу принц и принцесса остановились в Вене, чтобы зондировать там почву, которая, однако, оказалась неблагоприятной, и они отправились дальше, в свои владения. Первое их действие по приезде в деревню состояло в том, что они отняли у крестьян арендованные земли и стали их обсевать… Но я боюсь, что меня могут заподозрить в подражании принцессе, а всё же я должен сказать то, что достоверно известно: …они стали обсевать земли лавандой, семена которой за большие деньги были выписаны из Франции. Имелось в виду забрать в свои руки всю торговлю лавандовою водою на Севере и на Востоке. Предполагалось покрыть Балтийское и Черное моря судами, нагруженными этой благовонной водой, и миллионы должны были стекаться со всех сторон. В самый разгар культуры этого прелестного растения принцесса довольно внезапно скончалась. Что же касается принца, то его ум мало-помалу так расстроился, что этот человек, казавшийся всегда таким серьезным и рассудительным, и отличавшийся такими рыцарскими манерами, умер, одетый в женское платье по старинной моде, с длинными локонами, ниспадавшими с его лысой головы, и со шлейфом, который несли два пажа в праздничной ливрее».

Об этом он сам пишет из своего изгнания барону Николаи.

В пятой главе книги, написанной о графе д’Антрэг (d'Antraigues) Леонсом Пэнго: «Тайный агент во время Революции и Империи» (Un agent secret sous la Révolution et l'Empire, Paris, 1884 г.) содержатся ценные сведения о Дрезденском обществе начала XIX столетия.

«Безмолвие» Корреджио составляет главное украшение моей гостиной и эту картину все хвалят и ею восхищаются. К ней я прибавил лучшие рисунки моей коллекции. Их яркие и нежные краски в хорошо вызолоченных рамках выделяются очень красиво на сером английском фоне, окаймленном золотыми виноградными ветвями. Занавески из кисеи и нанки дополняют общее впечатление, представляющее весьма приятное на вид сочетание изящного с простым. Моя спальня вся задрапирована белым, что меня очень старит и придает мне ужасно толстый вид; довольно изящный будуар — тоже не способствует моей красоте; за то остальные комнаты не так приятны на вид, но более подходят к моей внешности. Мой балкон обставлен померанцевыми и гранатовыми деревьями, а также лавровишней, жасмином, резедой и туберозами, и если Вам угодно меня теперь посетить, мне не трудно будет встретить Вас с подобающим почетом (письмо г-же Эйнар-Шатлен от 11 июля 1808 г., напечатанное в Revue Suisse, т. XXIV, 1861 г.)

«Это совсем новый дом, четырехугольный, с тремя окнами во фронте и в четыре этажа. Мои люди и я чувствуем себя здесь очень хорошо, и я могу еще сдать маленькую квартиру. Всё это заново меблировано и отличается северо-голландскою чистотою. Дом расположен среди маленького парка в английском вкусе, на берегу Сены, по дороге из Парижа в Сэн-Жермен, в четырех милях от одного и от другого, в полумиле от Мальмезона и в трех четвертях мили от Версаля. Люсьена и Марли — на горе над нами, а вокруг нас восхитительные и бесчисленные прогулки. Дамы, с которыми я вижусь, большею частью живут в окрестностях, а г. Буасси-д‘Англа с его чудной библиотекой — у самых моих дверей». (Письмо от 5 октября 1808 г. Николаю Шатлену, напечатаное в Revue Suisse, т. XXIV, 1861 г.).

См. в «Портретах и Воспоминаниях» статью «Нессельроде».

См. ниже «Русская колония во Флоренции с 1816 по 1817 гг.»

Некоторые из его приближенных советовали ему приобрести права гражданства кантона Ваатланда и определиться там на общественную службу. Но он на это отвечал, что гордится своею любовью к Ваатланду, но что вокруг этого маленького, тоненького и лишь немного подслащенного общественного пирога и без того уже толпится слишком много народу. «И потом, — говорил он, — человек, деду которого именным указом Петра Великого было поручено положить первый камень при закладке С.-Петербурга, не мог, бы в Лозанне занять место меньше старосты собора св. Франциска или педеля Академии, на которые и так много охотников».