Геннадий Бочаров - Жизнь и миг

Второй выход: везти в район самого больного.

Сейчас все: и Иван Ильюшин, и Вера Дьячкова, и Любовь Ивановна Сиденкова — не могут понять, как могли на это решиться. Главный врач района Сергей Григорьевич Климцов, хирург Евгений Васильевич Жуков, окончившие несколько лет назад институты, говорят: «Если бы это не произошло на наших глазах, мы бы с большим трудом поверили в возможность подобного случая. Транспортировать больного с глубоким шоком, потерей крови и десятью переломами даже по асфальту, даже полчаса — это почти невероятно. А тут…»

А тут было так: заправили трактор. Прицепили тележку. Все, кто мог, тащили в тележку солому. Летели матрацы. Работали как автоматы. Один раз замешкались. «Ладно, — сказали Домне Ивановне, — садитесь и вы».

Когда выехали на большак и стали приступами брать валуны грязи, клейкой, непроходимой, в которой танки в войну увязали по башни, вспомнили: до районной больницы тридцать шесть километров!..

Трактор «лез из кожи». Иван Ильюшин прыгал с тележки, увязал по колено в грязи, подталкивал сбоку, кричал наверх: «Есть?» — «Да, — отвечали, — есть, бьется». Это о пульсе Чеботарева, с него не снимали пальцев. А когда начинались большие ямы, брали Чеботарева на руки; так было три с половиной часа подряд. Выручил ливень. Он, как спаситель, пришел на большак, потоки дождя размывали грязь, лишали ее силы, цепкости. Сняли одежду, укрыли Чеботарева, продолжали тяжелый, бесконечный путь. Струи дождя сгорали на раскаленном капоте трактора, выл и срывался мотор, и тракторист простуженным голосом помогал мотору работать. «Ну, — говорил он мотору, — вытяни, братец, будь человеком».

И тогда показалась стена зеленых сосен — там стояла больница.

Чеботарева положили на операционный стол. Увидели — глубочайший, смертельный шок. Жизнь теплилась в «пограничной зоне». На последних секундах. В холле больницы стояли спасители — в больших сапогах, мокрой, измятой одежде.

Восемьдесят дней и ночей шла борьба за жизнь Чеботарева…

Потом наступил день и час, когда Николай открыл глаза, увидел большое окно, ветки сосен, белые, словно из гипса, облака.

Потом сделал первые шаги — сначала по палате, с костылями. Позже — по коридору.

«Ух ты, — сказал однажды няне, — хожу. Видели?»

…По той же дороге возвращались в совхоз. Только теперь вокруг лежали белые, чистые поля, и машина шла легко, словно по асфальту.

Встречать вышло все село. Чеботарев хотел что-то сказать всем и каждому, но только снял шапку, да так и стоял с непокрытой головой и смотрел на людей, как человек, который вернулся из дальних далей, таких далеких, что даже трудно вспомнить.

Я уезжал из Жуковки на закате солнца.

Сергей Григорьевич Климцов сказал: «А давайте-ка созвонимся с Княвичами, спросим, как там Коля сейчас — все же спокойней уедете». Созвонились. «Не повезло вам, — ответил женский голос, — Чеботарев в бригаду уехал, вернется к ночи. Весна на носу — сеять пора».

Над смоленской дорогой — облака.

Прощаемся на обочине дороги.

— Сергей, вы вспомнили о враче, который должен был приехать к вам. Вы говорили — Подгало. Я разыщу его.

— Видите ли, — ответил Сергей, — может быть, у человека были причины не ехать к нам на работу, В жизни бывает по-разному.

Я вернулся в Москву и нашел Подгало.

«Я уже давно не комсомолец по возрасту, мне 55, но вступал я в комсомол в 1930-м… Я совсем не хочу сказать, что нас нужно все время благодарить за Комсомольск, за пограничные ночи, за подвиг в войне. Но надо не забывать Чеботарева, который лезет в силосную яму, чтобы Подгало к столу имел молоко, сливки, сметану и мясо… Хочется верить, что таких Подгало не так уж много, хотя из одной семьи двое — это не так уж и мало. Нужно решительно выдергивать такую сорную траву, чтобы она не засоряла наше общество. Это недопустимо».

Гехтляр Яков

г. Ташкент

«Прочитав статью, я не могла представить, что человек с дипломом такого авторитетного вуза — трус. Откуда, скажите, такая наглая самоуверенность? Столько желчи. Просто невероятно! Одно слово чудовищнее другого. Но, как ни обидно, этот человек оказался моим коллегой. Я врач. Врач из Воркуты. Из той самой Воркуты, о которой вы, беглец Подгало, забыв о долге и собственном достоинстве, желчно заявляете: «Представляете? На Север, в Воркуту».

Да, представляю. Более того, горда тем, что на Севере, в этой Воркуте, которая так напугала вашего брата и которая для меня стала теперь родным городом, я живу и работаю. Работаю, как и вы, врачом. Но между нами есть огромная разница: я люблю свою профессию, и это мое счастье. Ведь я москвичка. В 1965 году окончила институт. В Москве у меня родители, родные, друзья, товарищи. А я поехала на Север, хотя без всяких знакомств могла остаться в столице. Поехала потому, что не могли мы с ребятами, такими же выпускниками, как и я, нарушить советскую нашу традицию — «когда юные уходят в ветер, ищут, строят и строятся сами», становятся людьми.

Дело не в городском уюте, не в квартире. О нет! Есть и у нас на Севере ужи, которым «тепло и сыро». Хуже, очень плохо, когда пусто в «квартире» души. Это о вас я говорю, беглец Подгало.

Я не собираюсь переубеждать человека, о котором и с которым, как сказал один молодой летчик, и говорить-то не стоит. Но запомните же святую заповедь моих друзей: врач нужен там, где без него не обойтись, где его нет.

А сбежать с поля боя может только трус».

Ирина Лисканова

г. Воркута

«Я 1920 года рождения. В 1940 году был призван на действительную службу. Больше четырех лет провел в окопах. Войну закончил на Сахалине. Еще год прожил в землянке, пока построили себе жилье — казарму. В 1946 году пришел мой срок демобилизации, но по решению правительства демобилизация двух возрастов была задержана еще на два года. Итого я выполнял свой гражданский долг перед Родиной 7 лет и 8 месяцев.

Почему негодяй Подгало не должен выполнять свой долг 20 лет спустя? При защите столицы нашей Родины я был дважды ранен и в лютые морозы 1942 года обморозился в снежных окопах под Москвой. Делал я это не для того, чтобы, отбив поход немецких негодяев, разрешить поселиться там негодяям типа Подгало».

г. Минск

«Трижды прочел статью «Беглец», расстроились нервы, сейчас немного успокоился и решил написать… Вот и получается, что победил Подгало, на которого всю жизнь работают Чеботаревы. Подгало всю жизнь ест хлеб, мясо, носит одежду, живет в тепле, учится в школе, в институте за счет мозолей Чеботаревых, а миллионы Чеботаревых свои жизни отдали за то, чтобы жили хорошо и были благодарны Подгало…

Я обратил внимание на его поведение при разговоре с Бочаровым. Ведь этот человек свободно разговаривает, заявляя о знакомствах, указывает адреса людей, которые его пригрели в Москве… Скажу откровенно — меня потрясло поведение этого человека. Мне уже седьмой десяток, всю свою жизнь я трудился, как и все. Комсомолец двадцатых годов, член КПСС с 1939 года, в начале войны был десантником, заброшен в тыл врага, затем почти до конца войны был начальником штаба партизанского отряда особого назначения. В отряде у нас были юнцы по 15—17 лет, которые отдавали свои молодые жизни за счастье тех, кто будет жить после них. Очень многих не дождались с войны матери, многие вернулись с войны калеками… И теперь, пожалуйста, рядом с ними живут и здравствуют Подгало, его брат и те, кто его пригрел. Почему так получается?