Александр Королев - Илья Муромец

Конечно, трудно себе представить, что песни о богатырях, пировавших в былинном Киеве с князем Владимиром, никогда не звучали в Киеве реальном, равно как и в других политических центрах Киевской Руси. Просто «по каким-то причинам эпос дольше сохранялся в Новгородской земле сравнительно с другими древнерусскими областями». {158} Причины эти, по мнению Дмитриевой, кроются в специфике общественной жизни Новгородской республики. Сказителями являются крестьяне, а восходят былины первоначально к культуре городских слоев населения. В военной организации Новгорода выделялись гриди, в которых «некоторые исследователи видят членов городской общинной дружины, слагавшейся по образцу древней родовой сельской общины и имевшей в Новгородской земле больший вес, чем княжеская дружина. Есть предположение, что в XII–XIII вв. гриди, осевшие на землю, вошли в состав средних землевладельцев». {159} На эти «предположения» сразу же водружаются новые: «Среди землевладельцев в Новгородской земле выделяется особая прослойка крестьян-собственников, известная под названием земцев или своеземцев, которая не встречается в других землях княжеской Руси. По роду занятий и размерам хозяйства своеземцы ничем не отличались от крестьян, но владели своими землями на правах полной собственности». {160} Видя в «своеземцах» горожан, осевших на земле, Дмитриева фактически ставит знак равенства между «гридями», которых могли волновать героические эпические традиции, и «своеземцами». Ну а дальше можно уже «предположить определенную роль своеземцев, занимавших промежуточное положение между городским и сельским населением Новгорода, в перенесении былевого эпоса в крестьянскую среду». {161} Всю эту пирамиду предположений венчает тезис, выводящий концепцию Дмитриевой на относительную современность: «Со своеземцами можно связывать мезенский обычай „круговых“ праздников… в котором важную роль играет сохраняющееся до сих пор представление о высоких и низких фамилиях, принадлежащих соответственно ранним и более поздним переселенцам на Мезень. Высота фамилии или рода часто ценилась выше богатства, например в выборе невесты. Прослеживается связь между представителями высоких фамилий и сказителями былин: большинство последних принадлежит к высоким фамилиям». {162}

Из предположения о былинах как творчестве исключительно новгородском логически следовало, что приток былин на новгородский Север прекратился к XVI веку, а значит, северная эпическая традиция сложилась в более раннее время (по мнению исследовательницы, это то время, «когда началось освоение русскими Севера (XI–XII вв.)»). {163} Что же касается записей былин, сделанных за пределами Олонецкой и Архангельской губерний, то и здесь, по мнению Дмитриевой, не обошлось без выходцев с Русского Севера. Расселяясь позднее по России, северяне, оказывается, принесли с собой былины и в Поволжье, и в Приуралье, и на Дон, и на Алтай; и даже те 11 былин, которые В. Г. Богораз записал в Нижнеколымском округе, являются наследием «севернорусских губерний, откуда пришли первые переселенцы на Колыму». {164} В общем, все дошедшие до нас былины «являлись в прошлом достоянием Новгородской земли, откуда они позднее распространялись с переселенческим потоком. Иначе говоря, известную нам былинную традицию можно рассматривать как новгородскую интерпретацию русского эпоса». {165}

Но тут уж С. И. Дмитриеву, что называется, «занесло», на что ей и было указано коллегами. Прежде всего, конечно, удивило желание записать в число потомков новгородцев донских казаков и русское население Колымы. Ведь если даже согласиться с тем, что новгородцы забрались так далеко на восток, неясно, почему на Колыме былины удержались, а, скажем, в Вятской и Пермской землях, бывших колониях Новгородской республики, через которые прошли новгородские переселенцы, — нет. Неясно, почему переселенцы из Ростово-Суздальской и Московской земель были настолько бездарными, что оказались неспособны воспринять у живших по соседству новгородцев хотя бы часть их эпоса, а карелы, ненцы и коми-зыряне легко перенимали русские эпические сюжеты, в том числе и в песенно-стихотворной форме. Почему, если Новгородская, Псковская и Петербургская губернии были колыбелью дошедшей до нас былинной традиции, сами эти губернии в эпическом отношении являются даже более «пустыми», чем районы расселения казаков? Кстати, то, что донские казаки, при всех оговорках, все-таки пели былины, явно противоречит тезису, согласно которому пение былин является спецификой древнего Новгорода, а в остальных землях сюжеты о богатырях сохранились исключительно в прозаической форме. Невысокое качество текстов, записанных и у казаков, и в губерниях Центральной России, их известная конспективность и фрагментарность скорее свидетельствуют о разрушении здесь эпической традиции, нежели о ее отсутствии в прошлом. Ведь и П. В. Киреевский, и прочие собиратели, несмотря на то, что в течение почти целого столетия им удавалось находить всё новые и новые источники пополнения коллекции былин, были не совсем неправы, когда писали о постепенном умирании былинной традиции. Когда во второй половине XX века советские исследователи принялись вновь прочесывать в поисках былин Карелию и Архангельскую область, их поразило почти полное исчезновение к тому времени былин как раз там, где эпическая традиция била ключом во времена П. Н. Рыбникова и А. Ф. Гильфердинга. Значит, можно предположить, что те губернии, где собиратели застали в XIX — начале XX века затухающую былинную традицию, вполне могли переживать свой былинный расцвет раньше, чем окраинные Олония и Архангелогородчина, куда фольклористы успели добраться вовремя. Наконец, не все идеально получилось у Дмитриевой и с наложением карты распространения былинных текстов на территории предполагаемого расселения новгородцев на Русском Севере: зачастую там, где точно должны были жить новгородцы, никаких былин обнаружить не удалось. {166}

В общем, ясно только, что проблема есть, но она по-прежнему далека от своего решения. Ученые пока не могут найти убедительное объяснение факту сохранения в XIX веке богатой былинной традиции на северных территориях, слабо связанных с содержанием былин киевского цикла. Упор здесь хотелось бы сделать на слове «пока».

Другой «больной» темой, над которой ломаются научные копья уже не одно столетие, является вопрос о былинах как историческом источнике. Чарующий аромат древности, исходивший от эпоса, о котором много писали на рубеже XIX–XX веков, с его мощными ингредиентами в виде мелькавших в былинных текстах «старинных» имен и географических названий, навевал исследователям мысли о том, что на героический эпос можно опереться в научных изысканиях по русской истории. Но насколько верно отразилась в былинах описанная в них древность? И что это за древность? К какому периоду из нашего прошлого можно отнести былинных князя Владимира и его богатырей?