Александр Королев - Илья Муромец

Тормозят течение песни, определяя ее ритм, повторяющиеся предлоги:

Впрочем, эти же предлоги имеют важное эстетическое значение: «Когда говорится: „брала его за рученьки за белые, за его за перстни за злаченые“, то в таком сочетании белизна изнеженных рук с золотыми перстнями выступает более резко и рельефно, чем при простом установлении в прозе: брала его за белые руки с золотыми перстнями. Для констатации факта достаточно одного предлога; для выделения красочных, ярких подробностей они отделяются одна от другой, благодаря чему выступают во всем их значении». {155} Каждое слово певец как бы стремится пропеть не по одному разу, если не буквально, то дополняя его синонимами: «на тую пору, на то времечко», «без бою, без драки великие», «пенье-коренье» и пр. Былинный текст щедро уснащен эпитетами: «поле чистое», «солнце красит», «честная вдова», «старый казак» и др. Завершает былину особого рода концовка вроде:

Исключительная роль, которую в сохранении былинного эпоса сыграл Русский Север, иногда вызывает у исследователей желание как-то особо выделить этот регион. Действительно, даже обидно: получается, что Олония и Архангельск — просто счастливый выселок, на территории которого сохранились остатки чего-то великого, недоступного для понимания местных хранителей, остатки того, что когда-то было щедро разбросано по всему русскому миру в огромных количествах, а здесь уцелело благодаря попрятавшимся в «медвежьих углах» изгоям-скоморохам или бродячим певцам-каликам, претендующим в трудах фольклористов XIX века на роль своеобразных конкурентов скоморохов в деле популяризации устного народного творчества. А ведь были в России земли, где также не было крепостного права (те же казачьи области)! И глушью Олония и Архангелогородчина были не сказать чтобы заповедной — все-таки Петербург близко, и мужички на заработки частенько ходили не только в столицу, но и в Петрозаводск и Новгород, привнося по возвращении в свои деревни приметы «городской жизни» в одежду, постройки и разговор. Да что там Петербург! Поморы, выросшие на берегах Белого моря, Мезени и Печоры, участвовали в плаваниях и в Норвегию, и в Данию, и в Швецию, и даже в Америку. И, как выясняется, доля безграмотных среди местного крестьянства была никак не больше сравнительно с другими губерниями Российской империи. И песни петь русские любят не только под Петрозаводском или Архангельском, но и повсеместно. И заняты русские крестьяне скучной, однообразной работой не только на Кенозере или берегах Белого моря. В конце концов, на что и способны-то были скоморохи и калики?! Наверняка только на всякую развлекательную пошлость (первые) или, другая крайность, распевание душеспасительных песен (вторые). И того и другого на Севере также сохранилось вдоволь, но вот величественные образы былин, особенно героических — об Илье, Добрыне, Алеше… Да и попадались так называемые скоморошины (шутливые старины, небылицы, прибаутки, потешки и др.) в основном на окраинах «Исландии русского эпоса», что, вероятно, свидетельствует о их позднем проникновении на Русский Север. И одно дело с ходу запомнить скабрезную шутку, и совсем другое — разучить с голоса колоссальную по объему былину! Сколько же раз нужно было прослушать олонецкому крестьянину выступление гастролировавшего здесь скомороха или пробиравшегося куда-то калики, чтобы запомнить былину?! Не на промысел же их с собой брали! Чтобы заучить старину, ее необходимо прослушать многократно, запомнить настолько, чтобы сначала лишь взяться «подтягивать» за певцом, а уж потом, еще не раз подпев, запеть самому. Певцы старин рассказывали собирателям, что они усваивали эпические тексты (редко много) в основном, если в семье были старики — дедушка или бабушка, частенько певшие одни и те же былины внукам (так было у М. Д. Кривополеновой), или если жизнь сводила молодого парня со стариком, с которым они долгое время были заняты совместным промыслом (так было у Т. Г. Рябинина). Для того чтобы усвоить текст старины, нужно вообще иметь молодую память! Вывод, кажется, напрашивается сам собой: может быть, былины удержались здесь не потому, что занесены из какого-то неведомого центра, а потому что Русский Север и был тем центром, откуда былины начали свое распространение — в ту же Сибирь или на Дон, где много позднее были обнаружены их жалкие остатки?!

О значении Новгородской республики в процессе распространения героического эпоса писал в дореволюционное время В. Ф. Миллер. В годы советской власти его предположения обрели вид стройной гипотезы в работах С. И. Дмитриевой. Она обратила внимание на то, что речь идет не обо всем севере Европейской России, а лишь о его северо-западной части (Заонежье и Поморье): «При рассмотрении составленных карт видно, что область распространения былин образует четкий ареал. Она вытянута с юго-запада на северо-восток, от Свири до Печоры. Это вовсе не весь русский Север, как неоднократно утверждалось в фольклористике, а северо-западная часть его. Общие границы былинного ареала таковы: наиболее отчетлива его западная граница, она совпадает с западной границей расселения русского народа на Севере — от южного Приладожья до Кандалакшской губы Белого моря. Северная граница проходит по Терскому берегу Белого моря, а затем идет от низовьев Мезени до низовьев Печоры. Менее отчетлива юго-восточная граница, которая идет от того же Приладожья к верховьям Онеги, Моши, среднему течению Ваги, верховьям Пинеги и подходит к среднему течению Печоры. Грубо говоря, область распространения былин на Севере можно представить в виде треугольника, углами которого будут Приладожье, Кандалакшская губа и нижняя Печора. Таким образом, вне этого ареала остается около половины северной России: течение Двины (за исключением низовья), почти все течение Ваги и ее притоков, течение Сухоны, Юга, Вычегды, Вятки и Камы, верхняя и средняя Печора». {156}

Объяснение тому факту, что в восточной части Русского Севера (бассейн верхней Двины с притоками и т. д.) былин обнаружено не было, исследовательница нашла в различии русских колонизационных потоков, которые шли в эти районы в период Средневековья. Запад, где были позднее обнаружены былины, заселяли новгородцы, а «пустой» с точки зрения сохранения эпоса восток — «низовские» переселенцы из Ростово-Суздальской, а позднее и из Московской земель. Получалось, что «распространение былин на русском севере можно связывать с новгородскими переселенцами», а тот факт, что «низовские переселенцы не принесли былины на Север, в свою очередь позволяет предположить, что населению Ростово-Суздальской земли, во всяком случае, ко времени усиленного переселения оттуда (XIV–XV вв.), былины не были известны». {157} Эти «низовские» переселенцы, получается, вообще были способны только всё портить — даже там, где происходило их смешение с переселившимися ранее новгородцами, былинные традиции отмирали. Правда, влюбленная в певучих новгородцев исследовательница тут же оговаривалась, что речь идет о былинах как специфическом северном жанре. То, что ростовские и московские переселенцы не пели былин, вовсе не означает, что им не были известны сюжеты о русских богатырях. Наверное, когда-то эти персонажи были известны и украинцам, и белорусам.