Александр Королев - Илья Муромец

В начале 1990-х годов, когда окончательно, казалось, была похоронена идея возведения памятника Илье в Муроме, Гущины на свои деньги заказали икону преподобного Ильи Муромца, а в нее вставили ковчежец с частицей мощей богатыря, переданной им из Киево-Печерской лавры (и все это в 1992 году — задолго до того, как в Счетной палате Российской Федерации озаботились судьбой Спасо-Преображенского монастыря). А икону — ту самую, с оживающими глазами — торжественно установили во вновь отстроенной карачаровской церкви Гурия, Самона и Авива в день памяти Ильи — 1 января 1993 года. Ну кто же еще способен на такие хлопоты, кроме родственников! К замечательной семье зачастили краеведы, среди которых был и знаменитый в Муроме Александр Епанчин. С их подачи начали наведываться и гости из других городов, о Гущиных стали писать, пошла слава! Приятную атмосферу, царившую в доме Гущиных, описал в 1994 году в январском номере журнала «Вокруг света» Сергей Хведченя (между прочим, кандидат географических наук), приехавший в Муром из самого Киева и приведенный к Гущиным одержимым родной стариной Епанчиным: «Гостеприимные хозяева накрывают на стол. На столе появляются копченый судак, умело приготовленный заботливыми руками хозяйки, маринованные грибы, соленья, варенья. И это заставляет вспомнить еще об одном атрибуте легенд и сказок — скатерти-самобранке. И, конечно, беседа за самобранкой — о великом предке, дедах-прадедах славного рода Гущиных». {275}

Ах, как вкусно все это описано! Наверное, возникала на скатерти-самобранке и почему-то не упомянутая между солеными закусками и сладким столь естественная в подобных обстоятельствах бутылочка! Все, кто помнит начало 1990-х, должны, читая это описание, ощутить разительный контраст (который, наверное, ощущали и пребывавшие тогда в небрежении любители родной старины) между миром, созданным увлеченными и хлебосольными Гущиными, и тем безумием, которое творилось в реальной жизни. Ну как можно таким людям не поверить?

Пройдет лет двадцать, и Приокская, 279, будет указана в путеводителях, где, кстати, поместят фотографию Ивана Афанасьевича Гущина с супругой и кошечкой на руках — того самого, которому запрещали участвовать в кулачных боях. На фотографии видно, что страшный боец Гущин — человек скромной комплекции. Поэтому путеводитель спешит сообщить, что это совсем не главное. Вот, говорят, эксперт С. А. Никитин будто бы, посмотрев на фотографию Гущина, «был удивлен и поражен внешним сходством этих двух героев». В личной беседе Сергей Алексеевич подтвердил мне: да, во время пребывания в Муроме его приводили к Гущиным, показывали семейные фотографии, и он, действительно, обратил внимание на сходство одного из изображенных на них стариков со скульптурным портретом, который был им воссоздан по черепу, переданному ему для изучения в конце 1980-х годов из Киево-Печерской лавры. Правда, речь, по его мнению, может идти не более чем о совпадении, хотя он, помнится, даже пошутил, что надо бы провести генетическую экспертизу…

Долго-долго тянется неровная дорога вдоль бесконечного ряда деревенских домов, выстроившихся по линии Оки. Жарит июльское солнце, сказывается усталость после многочасовых блужданий по Мурому и его окрестностям. Иногда кажется, что эта «Приокская, 279» вообще недостижима. Тем обиднее то, что видишь в результате: обычная, «типовая», двухэтажная изба, обшитая сайдингом нежно-зеленого цвета, три окна на первом этаже на улицу, комната с одним окном на втором этаже, железная дверь, каменные пристройки сбоку и сзади, на участке плодовые кусты, за домом внушительных размеров теплица, под окнами стоит большая синяя «тойота». В общем, вспоминается фраза из путеводителя про то, что «и сейчас жители Карачарова отличаются зажиточностью и основательностью». Может быть, я ошибся? Рядом стоят такие же дома. Но только на стене этого прикреплена деревянная доска с вырезанной на нем надписью: «Дом Гущиных. На этом месте по преданию стояла изба славного богатыря святого Ильи Муромца».

Гущины, кстати, не первые карачаровские жители, которые претендуют на роль потомков Ильи. В 60-х годах XIX века краеведы так же увлекались другой местной крестьянской семьей, носившей говорящую фамилию Ильюшины, члены которой считали себя прямыми потомками славного богатыря. {276} Вот так! И про лесную гущу им ничего не надо было придумывать!

Если же отложить шутки в сторону и обратиться собственно к муромской версии о происхождении Ильи Муромца, то и здесь многое окажется небезупречным. Как уже известно, в Муромской земле былин обнаружить не удалось. Как Муром, так и Карачарово не упоминаются ни в одной былине, кроме той, что повествует о рождении, исцелении и выезде богатыря в Киев. При этом если Муром относится к числу древнейших русских городов (первое летописное упоминание под 862 годом, к X веку Муром — русский город, среди неславянской муромы, к XI веку — центр колонизации и ассимиляции славянами местного финского населения), {277} то Карачарово такой древностью похвастаться не может. Первое упоминание о селе имеется в писцовых книгах 1629–1630 годов. По окладным книгам 1676 года, «в Карачарове наряду с деревянными Троицкой и Никольской церквами значатся двор вотчинников, 187 крестьянских дворов, двор земского подьячего, 32 двора бобыльских и 6 дворов вдовьих». {278} Исследователи обратили внимание на то, что былина об отъезде Ильи из дома «чаще имеет прозаическую, чем стихотворную форму, ее чаще рассказывают, чем поют. Бывает и так, что об исцелении Ильи рассказывают, а когда дело доходит до выезда его, до богатырских подвигов, рассказ переходит в пение. Даже в тех случаях, когда об исцелении поется в стихах, ритм часто бывает неустойчив и сбивается на прозу». {279} Сюжет этот вообще был довольно распространен, но в прозаической форме и как сказка попадался собирателям гораздо чаще. Даже «в Исландии нашего эпоса — у олонецких сказителей — не нашлось ни одной складной былины об исцелении Ильи каликами». {280} Из этого следует, что сюжет об Илье-сидне сложился как сказка и только затем уже был «притянут эпосом» и присоединен к сюжету о Соловье-разбойнике, который, повторяю, один из древнейших в цикле былин об Илье. Сказители, привыкшие к пению старин, стали петь и про исцеление Ильи, но даже там, где сюжет исполняли былинным стихом, стих слишком явно содержал следы прозаического происхождения.

Еще В. Ф. Миллер заметил, что принципиально важный для биографии Ильи мотив исцеления «не получил обстоятельной былинной обработки» — о многолетнем сидении Ильи вообще упомянуто как-то «вскользь». {281} В советское время исследователи обратили внимание еще на один парадокс. Кажется, главное содержание былины о первой поездке богатыря в Кием заключается в победах Ильи Муромца над полчищами врагов под Черниговом и над Соловьем-разбойником. Но если обратить внимание «на количественную сторону отдельных частей былины» (например, записанной А. Ф. Гильфердингом от Т. Г. Рябинина), то будет заметно, «что описание этих подвигов и пути до Киева составляет только половину текста (135 строк из 272). Другая половина текста посвящена пребыванию муромского богатыря в Киеве. Певцу видны только общие очертания начала событий. И чем ближе к концу, тем эпизоды получают большую четкость, становятся заметнее отдельные детали». {282} Только после появления Ильи в Киеве и начинается былинное действо — все происходящее до этого интересует сказителей меньше.