Леонид Млечин - Вожди СССР

Бурные аплодисменты.

Крупской пришлось полностью отречься от оппозиции. И тогда вдову Ленина вроде как простили. С каждым годом ей становилось все более очевидным, что надо помалкивать.

После смерти Ленина в Москве открыли посвященный ему музей. Подъехала машина. Надежда Константиновна выходит в старенькой шубке.

— Что это вы в такую жару в шубке?

— Знаю, что тепло, да некогда искать летнее пальто. Мария Ильинична уехала в командировку и куда-то запрятала ключ от шкафа.

Одна пионерка встречала Крупскую у входа. Надежда Константиновна, здороваясь, протянула ей руку как взрослой. Девочка решительно заявила:

— В нашей организации мы руки не подаем.

В пионерском отряде отменили рукопожатия.

«Надежда Константиновна просматривала экспозиции залов, давала ценные советы, указания, рекомендации, — вспоминала лектор Центрального музея Ленина. — Будучи уже больной, она ходила с нами по залам музея, слушала наши объяснения экскурсантам, а затем обсуждала вместе с нами, что особенно важно не упустить при раскрытии образа Ленина, чего следует избегать».

Экскурсоводы этого не понимали, а Надежда Константиновна отстаивала свое право на память о муже, внутренне протестуя против догматической сталинской историографии.

Крупская отправила Сталину письмо:

«Иосиф Виссарионович!

Я как-то просила Вас поговорить со мной по ряду текущих вопросов культурного фронта. Вы сказали: “Дня через четыре созвонимся”. Но нахлынули на Вас всякие дела, так и не вышло разговора».

Сталин не принял вдову Ленина.

На XVII съезде партии вечером 27 января 1934 года председательствующий — член политбюро и формальный глава государства Михаил Иванович Калинин предоставил слово Крупской. Бурные, продолжительные аплодисменты.

— Товарищи, — начала она, — партия, рабочие, колхозники, вся страна с волнением ждали XVII съезда и с особенным волнением ждали доклада товарища Сталина, потому что для всех было ясно, что этот доклад будет не просто отчетным докладом — это будет подведение итогов того, что сделано в осуществление заветов товарища Ленина.

Она уже твердо знала, чего именно от нее ждут.

— Если бы победила линия правых, то не было бы коренной перестройки нашей экономики. Если бы победила линия Троцкого, не было бы победы на фронте социализма, — линия Троцкого привела бы страну к гибели.

Еще недавно она иначе относилась к первому председателю Реввоенсовета Республики. Через несколько дней после смерти Ленина Крупская написала Троцкому письмо:

«Дорогой Лев Давидович,

я пишу, чтобы рассказать вам, что то отношение, которое сложилось у Владимира Ильича к вам тогда, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю вам, Лев Давидович, сил и здоровья и крепко обнимаю».

Но теперь с партийной трибуны она говорила:

— Каждый знает, какую громадную роль в этой победе играл товарищ Сталин (аплодисменты), и поэтому то чувство, которое испытывает съезд, вылилось в такие горячие приветствия, в горячие овации, которые съезд устраивал Сталину.

Каменева и Зиновьева выставили из политики.

Григория Евсеевича в Ленинграде заменил Сергей Миронович Киров. На собрании актива ведомства госбезопасности Киров напутствовал чекистов:

— Надо прямо сказать, что ЧК — это орган, призванный карать, а если попросту изобразить это дело, не только карать, а карать по-настоящему, чтобы на том свете был заметен прирост населения благодаря деятельности наших чекистов.

Льву Борисовичу Каменеву принадлежит крылатая фраза: «Марксизм есть теперь то, что угодно Сталину». Но Лев Борисович же одним из первых отказался от политической борьбы против генерального секретаря. Надеялся, конечно, что судьба переменится к лучшему, думал, что настроение генсека переменится…

Каменев с удовольствием взялся руководить Институтом мировой литературы имени А. М. Горького и книжным издательством «Академия», написал для серии «Жизнь замечательных людей» книгу о Чернышевском. По его совету и Зиновьев писал статьи на литературные темы и даже сочинял сказки.

«Каменев, окончательно выбитый из своих политических позиций, оказался на посту заведующего издательством, — рассказывал историк Дмитрий Петрович Кончаловский. — Помню, он разговаривал со своими сотрудниками и, вынув портсигар, хотел взять из него папиросу, но таковой не оказалось. Вот, подумал я, человек свалился с своей неожиданной высоты и приходится ему просить папироску у незнакомых! Уходя из издательства домой, я был свидетелем, как Каменев спешил вместе со мной на трамвай и вскарабкался на площадку, наполненную публикой. По новому его посту заведующего издательством автомобиля ему не полагалось».

Они пытались начать новую жизнь. Наивно надеялись, что под прошлым подведена черта и больше претензий к ним не будет. Но они состояли в черном списке. Сталин не мог успокоиться, пока не добивал противника, даже если тот не сопротивлялся.

Сталин обвинил их в убийстве хозяина Ленинграда Сергея Мироновича Кирова, чтобы возбудить в стране ненависть к «врагам народа». Политическую оппозицию приравняли к террористам, уголовным преступникам.

Зиновьев не понимал, что происходит. Оказавшись в тюрьме, писал вождю, с которым столько лет сидел за одним столом в Кремле:

«Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение?»

Сталина такие послания только веселили. Сентиментальным он не был. Военная коллегия Верховного суда приговорила Зиновьева и Каменева к смертной казни. Ночью того же дня Льва Борисовича и Григория Евсеевича расстреляли.

При исполнении приговора присутствовали нарком внутренних дел Генрих Григорьевич Ягода и его будущий сменщик на Лубянке секретарь ЦК Николай Иванович Ежов (ему Сталин вскоре поручит расстрелять Ягоду).

Пули, которыми убили Зиновьева и Каменева, Ежов хранил у себя в письменном столе — сувенир на память. Пока не расстреляли и самого Николая Ивановича.

Военный моряк Федор Федорович Раскольников, сыгравший большую роль в революции и в Гражданской войне, заместитель Дыбенко в Наркомате по морским делам и тоже влюбленный когда-то в Александру Коллонтай, в мирное время стал дипломатом.

После возвращения из Афганистана, зимой 1923/24 года, Раскольников обосновался в наркоминдельском особняке. Как-то вечером, когда он вернулся домой, дежурный сказал ему: