Фрэнси Эпштейн - Война Фрэнси

Очереди к столам медленно таяли. Лекция закончилась. Гонзе нужно было немного поспать, и я вернулась в свою очередь. Секретари, регистрировавшие нас заключенные польки устали, и враждебности и властности у них поубавилось. Я предоставила личные данные, и мне быстро и безболезненно сделали татуировку на левом предплечье. Как и многие пожилые женщины, которые оказались в конце очереди, я попала в блок № 12. Это встревожило меня, но в итоге обернулось удачей.

Капо блока № 12 оказалась моей подругой из Терезина Ниной. Там она была поваром, а я сшила для нее несколько вещей. Она встретила меня с распростертыми объятиями и сразу же начала выделять меня среди других. Она определила мне верхнюю полку у небольшого окна, время от времени украдкой подсовывала кусочек хлеба или салями и следила за тем, чтобы суп мне наливали со дна бочки. Нина осталась от партии заключенных, которых депортировали в лагерь в сентябре 1943-го. Ее положение здесь было довольно прочным главным образом потому, что она была невероятно красива — голубые глаза и длинные светлые волосы. А еще потому, что в нее был по уши влюблен немецкий уголовник, капо . Поэтому она удерживала рядом с собой мать, питалась лучше, но и наш блок подвергался меньшим унижениям.

На рассвете появился странный маленький человечек с буквами КП (криминальная полиция) на повязке и принялся ходить туда-сюда вдоль длинной кирпичной горизонтальной трубы, что тянулась вдоль всего барака. Он был таким же евреем, как и все мы, но наделен чрезмерным чувством собственной значимости — прекрасная карикатура на эсэсовцев. Вот только он не пытался казаться смешным. Он просто стал таким же, как его хозяева.

Маленький человечек прочел нам основательную лекцию о том, что можно и чего нельзя делать в лагере, угрожая огнем и мечом. Он очень доходчиво объяснил, что с вещами мы должны попрощаться. Пальто длиннее полуметра? Verboten. Как и запасные чулки, украшения, обувь и, конечно же, деньги. Он предупредил, что нас будут обыскивать снова и снова, а несоблюдение правил повлечет за собой серьезное наказание.

Если бы не шок и усталость, то я бы рассмеялась во время этого невероятного представления. И когда он ушел, я вдоволь нахохоталась. Я достала из кармана припасенные маникюрные ножницы и принялась укорачивать свое прекрасное верблюжье пальто. Последнее, что осталось от нашей весенней коллекции 1939 года, копия Марселя Роше. Несколько часов ушло на то, чтобы распороть плотный материал, а потом подшить остаток нитками, которые я вытащила из швов.

Как только я закончила, этот клоун из Крипо вернулся в сопровождении нескольких помощников, и начался обыск. Дымоход был забит пальто. Кольца, перьевые ручки, помады и даже пуговицы складывались в отдельный мешок. Когда они подошли ко мне, я только пожала плечами.

«А как же обручальное кольцо? — прорычал Крипо. — Ты кем себя возомнила? Особенная, что ли?»

В пылу спасения пальто я совсем забыла про кольцо. Я медленно сняла его и бросила в сумку.

Китти примчалась ко мне в барак, как только отменили карантин:

— Зачем ты приехала? Дурочка, ты что, не знаешь, что к 20 июня нас всех сожгут? Нужно было бежать, как только они арестовали Джо. Мы, декабрьские, живы только потому, что этим ублюдкам для их затеи нужно красивое круглое число, а после марта нас осталось немного. Ты не знала, что в честь Дня рождения Масарика они отправили в печь 3750 молодых заключенных? Им на смену пришли те, кого доставили в марте. Здесь никто не выживает. Максимум шесть месяцев, а потом — все. Зачем же ты приехала?

Я была уверена, что она сошла с ума. Это была уже не та подруга, которую я знала всю жизнь, та общительная девушка с прекрасными темными глазами, которые улыбались даже тогда, когда она была серьезной. Теперь же они ни секунду не останавливались. Пока Китти выдавала мне всю эту лишенную логики чепуху, ее взгляд непрестанно блуждал. Почему же Гонза не рассказал мне о том, что здесь происходит?

В этот момент меня охватило странное ощущение. Я уставилась на свою татуированную руку, и, словно плохо сфокусированная фотография, она медленно раздвоилась. Но татуировка была только на одной руке. Я попыталась сфокусироваться, но нас по-прежнему было двое. Я и А-4116. И я подумала: что эта бедолага здесь делает? Я же знаю ее. И мне ее жаль. Я буду присматривать за ней. Она так похожа на меня. — Послушай, я по глазам вижу, что ты мне не веришь, — сказала Китти, — пойдем, я покажу тебе кое-что.

А-4116 слезла с верхней полки и пошла за Китти по лагерю. Там, в отдалении, Китти указала ей на группу дымоходов, из которых валил дым, и впервые с момента прибытия она ощутила в воздухе странный запах, похожий на горящие кости и волосы.

А-4116 по-прежнему с недоверием сказала:

— Но ведь это невозможно. Откуда ты знаешь? Лагерь большой, может, они просто сжигают тела тех, кто умер своей смертью. Ты же знаешь, как немцы зациклены на чистоте. Кроме того, крематорию хватает работы с больными и стариками, которых в лагере полно.

— Ну конечно, а как ты объяснишь, что за одну ночь бесследно исчезли 3750 человек?

— Их могли депортировать. На дворе 1944 год. Существуют международные законы. Им ни за что бы не сошло с рук столь массовое убийство. И не забывай, что за этими стенами все еще есть мир, который может сделать с немецкими военнопленными то же самое.

— Черт, какая же ты наивная. Миру наплевать, что тут с нами делают — увидь они все это, и то не поверят. Прямо как ты. А твоя капо Нина. Почему, как ты думаешь, она и ее мать остались живы? Ее ухажер прошел через все круги ада, чтобы упрятать их в тифозном блоке, потому что ОН знал, что готовится, и знал, что тифозный блок не тронут. Они твои соседи. Иди и спроси ее.

Две девушки ходили по лагерной дороге и то и дело останавливались, чтобы поприветствовать старых друзей. А-4116 заметила, как сильно они изменились за два месяца после отъезда из Терезина. Исхудавшие, в своей одежде и обуви они напоминали статистов из постановки «Оперы нищих». Казалось, каждый сжимает в руках какой-то сверток и куда-то торопится. Поскольку мужчинам и женщинам дозволялось видеть друг друга только в это время дня, дорога была заполнена людьми. По обе ее стороны стояли семь бараков, а между ними затесалось отхожее место для женщин. Биркенау представлял собой четырехугольник, окруженный двойным рядом колючей проволоки под высоким напряжением. На одном конце стояли ворота с огромной надписью «ARBEIT MACHT FREI» [27] «Работа освобождает» ( нем .) . За воротами дежурили эсэсовцы. С другого конца виднелась сортировочная станция. По обе стороны, на сколько хватало глаз, тянулись единообразные гигантские клетки.