Фрэнси Эпштейн - Война Фрэнси

Отхожее место тоже стоит того, чтобы о нем упомянуть. Это было лагерным местом встреч, особенно в скверную погоду и рабочие часы. Просто яма, огороженная с каждой стороны досками четыре на четыре, одна — для мужчин и одна — для женщин. Перегородки между ними не было. Чтобы не упасть, нужно было обладать неплохим чувством равновесия. Постепенно мы научились узнавать друзей по голым задам. О туалетной, да и любой другой бумаге оставалось только вспоминать. Рядом с досками стояли жестяные раковины с водопроводными кранами — вот и все санитарные удобства для десяти тысяч заключенных. Вода из раковин стекала в канаву. Все это представляло собой очень эффективное устройство.

Однажды ночью, все еще желая узнать как можно больше о мартовских событиях, А-4116 пришла к Нине:

— Как так получилось, что ты и еще несколько человек из декабрьских ссыльных все еще здесь?

— А ты разве не знаешь, что у нас с матерью был тиф? Все очень просто. И я не хочу об этом говорить. О чем ты еще хотела спросить?

— Почему в Биркенау голова обрита лишь у одной женщины, а в других лагерях — у всех?

— В Освенциме все, кроме капо и заключенных Биркенау, должны сбривать волосы. Но Сара, капо второго блока, — это особый случай. Забавно, если ты еще в состоянии посмеяться над тем, что с ней произошло. Ты же знаешь, как здесь трудно уединиться с мужчиной, даже если ты — капо. Ну, Сара с мужем и решили, что кухня послужит отличным прибежищем для занятий любовью после утреннего appell. И все было прекрасно, пока один эсэсовец не решил устроить внезапную проверку кухни. Ее муж хромал еще несколько недель, а ей пришлось сбрить волосы. Но ты поймешь, что, когда дело доходит до собственных развлечений, немцы очень изобретательны. Возьмем детей. Мальчиков двенадцати-пятнадцати лет. Это катастрофа, если они симпатичные. Ни один расовый закон Гитлера не запрещает им держать мальчиков в своих казармах, кормить их там всякими сладостями и разрешать делать с другими заключенными все, что им вздумается. Главное, чтобы мальчики были голубоглазыми блондинами. А когда эсэсовцы наиграются с ними, то вешают или расстреливают ради удовольствия, но чаще всего просто отправляют в мужской барак, где с ними невозможно справиться. Эдди, брат Сильвы, — «петушок», так называют этих мальчиков.

Уже поздно. Есть хочешь? Возьми кусочек салями, но чтоб никто не видел. Иди спать. Иди.

На другое утро, еще до перерыва на суп, в мастерской появился Эдди. Он встал перед А-4116 и сказал:

— Тебя вызывает крипо Шлесингер. Пошевеливайся.

Прибыв на место, А-4116 обнаружила растянувшегося за столом клоуна в полосатой робе.

— Думаешь, сможешь перехитрить меня? Где те швейцарские часы? Ты хоть понимаешь, что прятать ценности от властей — незаконно. Понимаешь?

— Конечно, понимаю, и я ничего не прячу. Если вы мне не верите, то почему бы вам не отправить кого-нибудь осмотреть мою койку? Или обыщите меня прямо сейчас.

— Ты лгунья и сама это прекрасно знаешь, но я тебя проучу. Для начала мы сбреем тебе волосы, и, может быть, ты вспомнишь правду!

Чем дольше он выкрикивал угрозы, тем больше краснела его бритая голова. Но тут дверь отворилась, и в комнату вошли Вилли и Марко, ее бывшие танцевальные партнеры. В руках у них были украшения, которые они нашли у одной старушки из блока Нины, куда их отправили искать сокровища А-4116. Между ними разгорелся спор о том, как они разделят награбленное. Осознав, что о ней все забыли, А-4116 выскользнула за дверь и вернулась в мастерскую, радостно поглаживая свои локоны. Оставалось только надеяться, что голова Шлесингера остынет, и он оставит ее в покое.

После этого происшествия А-4116 закрылась в собственном, населенном людьми из прошлого, мирке и принялась вынашивать дикие фантазии о побеге. Из-за этой отстраненности она снискала репутацию высокомерной особы.

В часы перед отбоем А-4116 разрабатывала тщательный план побега: ей нужно раздобыть кусачки с изоляцией, проделать дыру в колючей проволоке, добраться до железной дороги, спрятаться под вагоном для скота и дождаться отбытия поезда. Если уж Графу Монте-Кристо удалось сбежать с проклятого острова, то и она вырвется отсюда.

Утро приносило осознание несбыточности этих мечтаний.

По ночам А-4116 вновь и вновь прокручивала в голове фантазии о платонической любви, которая была у нее в 17 лет и закончилась эмиграцией молодого человека. Теперь же А-4116 представляла себе сцены страсти, которых никогда не было, чувствовала прикосновение его рук, даже ощущала его запах. Как ни странно, ее муж никогда не появлялся в этих сексуальных фантазиях, хотя А-4116 очень скучала по Джо. Будь он здесь, такие хулиганы, как Марко и Вилли, не посмели бы подойти к ней.

Еще А-4116 начала замечать, что уже почти не в состоянии испытывать тревогу или жалость к окружавшим ее старухам, а их порой наивные вопросы раздражали ее все больше и больше. Теперь, если кто-то предлагал А-4116 помочь или просил ее об этом, она постоянно искала подвох. Отныне она доверяла только Китти, Гонзе, Гизе и тете Гелле, двоюродной сестре мамы, которую она встретила во втором блоке.

Но даже им она никогда не открывалась до конца. Причины в каждом случае были разные. Время от времени А-4116 навещала их, но, уходя, чувствовала себя еще более одинокой.

Есть хотелось почти все время, но из страха, что ее сочтут попрошайкой, она не часто ходила к Гонзе, хотя он был одним из немногих людей в лагере, кто никогда ничего не просил и уж тем более не ждал ничего взамен. Флирт, поцелуи и объятия давно стали здесь разменной монетой в борьбе за еду. А-4116 никого не осуждала, просто чувствовала, что пала еще не столь низко.

Она всегда любила тетю Геллу, но она была так похожа на Mutti, что ее постоянное присутствие было невыносимо. А-4116 всеми силами избегала ее исполненного благими намерениями интереса и заботы.

Она знала, что сейчас нужна Гизе больше, чем когда-либо, но часто не могла придумать, о чем поговорить с ребенком. Должно быть, Гиза это чувствовала, потому что они все реже гуляли вместе.

В глазах А-4116 даже Китти со своим страхом, который граничил с паранойей, стала другим человеком. Китти окружали пражские знакомые из свиты Сильвы, с которыми в прежние времена она не хотела иметь ничего общего, а теперь порой искала их общества.

Май сменился июнем, и атмосфера в лагере день ото дня становилась все более напряженной и враждебной. Эсэсовцы с новой силой предавались своему любимому развлечению: около сотни заключенных были обречены заниматься физподготовкой. Их заставляли отжиматься, приседать и бегать на месте до тех пор, пока хотя бы половина из них не падала от изнеможения. Каждый упавший раззадоривал эсэсовцев еще сильнее, доказывая их теорию о неполноценности еврейской расы.