Ганс Рот - Ад Восточного фронта. Дневники немецкого истребителя танков. 1941–1943

Плакать хочется, жалкие окопчики – воронки, – мерзлую землю приходится взрывать, обрывки колючей проволоки, и это все? Те, кому мы пришли на смену, исхудалые, бледные, со странным блеском в глазах. Они молча жмут нам руки и бредут в тыл. Час спустя в результате взрыва снаряда гибнут двое наших товарищей и еще несколько человек получают ранения.

Вечером первая массовая атака большевиков. При поддержке танков лыжные батальоны вихрем налетают на нас. Ледяной северный ветер со снегом дует прямо нам в лицо, глаза ничего не видят, оружие дает осечки на морозе. Видимость – десять шагов. То здесь, то там вдруг из снежного месива в считаных метрах от тебя выныривает русский танк. Разрывы ручных гранат, дикие крики, жесточайшие рукопашные схватки. Два наших орудия раздавлены танками.

В общем, тут нам не удержаться. Что же теперь, каждый за себя?

Наше отделение собирается в каком-то колхозе в двух километрах отсюда. Мы ждем, ждем. Проходит полчаса, а нашего подразделения нет и в помине… Никого… Ни одного человека. Трагедия началась…

23 декабря

Ночью прибывает подкрепление, но люди измотаны так, что еле держатся на ногах. Они совершили невозможное – на своих двоих отмахали 30 километров в снегопад, увязая в снегу, и даже притащили с собой два орудия. В таких условиях о контратаках и думать нечего, а завтра будет уже поздно контратаковать.

Удивляемся, почему русские не преследовали нас.

В условиях постоянных танковых атак взрывами гранат готовим для себя окопы. Превращаем в огневые точки все – хаты, картофелехранилища, погреба.

24 декабря

Весь день резкое усиление активности разведки. Похолодало еще сильнее – минус 30, как кто-то сказал. Боеприпасы у нас на исходе, и я вместе с двумя бойцами на маленьких деревянных санях оправляюсь на КП батальона. Жалкая кляча еле плетется, выдыхая облачка пара. Шерсть ее заиндевела.

Холод такой, что, кажется, выдыхаемый нами пар тут же замерзает. Мы сидим с поднятыми воротниками шинелей. Все заиндевело – наши пилотки, наши отросшие бороды, хотя мы сидим, вжав головы в плечи. Ноги мы обернули кусками бараньих шкур. Ветер гонит снег по обледенелой тропинке, по которой мы пробираемся на санях.

Лошадь кое-как тащится. Холод царствует над этим пустынным, безлюдным пейзажем, от которого мы тщетно пытаемся отделиться. Никто ни слова не произносит, потому что тебе кажется: стоит его произнести, и оно тоже замерзнет. Жалкие обледенелые хатенки торчат из снега. Снег скрипит под сапогами, когда мы, чтобы срезать путь, продолжаем путь пешком, чтобы хоть как-то согреться в движении, потому что холод такой, что отдается болью в теле.

Наконец, после изнурительного двухчасового странствия по снегу, видим небольшое возвышение. Вдоль него высокие, голые березы, но, подойдя ближе, понимаешь, что в снегу прорыты какие-то норы, прикрытые скрипучими дверцами. Вот это и есть батальонный КП, который, что ни день, обстреливают.

Внутри помещения почти все место занимает печь, наскоро слепленная из глины и грязи. Дымоходом служат соединенные друг с другом жестяные консервные банки. Тусклый свет позволяет кое-как разглядеть карты и напечатанные приказы. Внутри, скрестив ноги, сидят четверо офицеров. Все ненужное из этой норы вынесено. Над плитой в деревянном коробе мясо и хлеб – их размораживают. Сюда в эту погоду все доходит мерзлым, окаменевшим от холода, включая разлитый во фляги суп из полевых кухонь.

Вдруг этот холмик начинает содрогаться под артобстрелом. Мы пытаемся укрыться в солдатских траншеях, таких же, как наши, разумеется, то есть просто ямках в земле метр семьдесят в ширину и полметра в глубину, в которых вроде бы чуть теплее и которые рассчитаны на двоих бойцов. В последние дни некоторые из окопчиков потеряли своих владельцев, поэтому мы без труда находим, где разместиться.

Полчаса спустя снегопад кончился. С трудом передвигаясь на одеревеневших ногах, мы выбираемся наружу и убеждаемся, что наши саночки, на которых мы сюда добирались, представляют собой груду щепы, а наша лошадка валяется в луже крови. Я этим так взбешен, что слова в глотке застревают. На чем, спрашивается, нам перевезти драгоценные боеприпасы?!

Вскоре группа из десятка солдат с тяжеленными ящиками на спинах покидает КП батальона. Молча, с обмороженными руками, угрюмо ступая по скрипучему снегу и стараясь попасть ногой в след впереди идущего, направляемся назад.

И о чем мы только не думаем!

Сегодня канун Рождества, и сейчас наши домашние вовсю наряжают елки – Эрика со светящимися радостью глазами, рядом, улыбаясь, стоит Розель. Хотя Розель вообще-то не до улыбок сейчас – мыслями она где-то далеко-далеко, здесь, вместе со мной. Одно-единственное горячее желание всех нас: Боже, верни его нам живым и здоровым! Все! Не думать! Не размышлять! Не фантазировать! Не размягчаться! Смахнуть льдинки из-под глаз!

Наши товарищи с нетерпением ждут снаряды, потому что сегодня красные, для которых ничего святого не существует, начнут атаковать! Кто-то стонет – ноги отмерзают, еле идет. Мы распределяем его груз среди остальных и продолжаем идти. Быстрее! Быстрее!

Уже темнеет, когда мы, полумертвые от усталости, возвращаемся к своим. Нам официально приказано укладываться спать в одном из окопов. Вот уж непонятно! Как тут заснешь, если над тобой гремит и свистит? И когда каждый боец на счету?

Наши снаряды разрываются прямо среди атакующих русских, расшвыривая по сторонам эту азиатскую сволочь. Эти ребята как огня боятся обстрелов – они наступают без танковой поддержки и вскоре отступают.

О, святая ночь!

Дважды они этой ночью возвращаются, и дважды мы их отбрасываем назад.

О, святая ночь!

В прорытом в земле бункере свеча не гаснет всю ночь. Бункер этот вроде госпиталя – стоны, крики отовсюду. К утру все затихает – страдания нашего батальона прекращаются.

25 декабря

Мы лежим, скрючившись, в окопе за пулеметом. Мы очень аккуратно обращаемся с оружием. То, что произошло 22 декабря, не должно повториться. Ни капли масла на сталь – масло мгновенно твердеет на морозе.

Всматриваемся туда, где засел противник. Противник, страстно желающий заключить пакт с зимними холодами, вновь и вновь штурмом идет на наши позиции.

Мы уже кое-что о нем поняли: теперь мы надеваем мундиры поверх шинелей, и так как у нас нет белой краски, мы быстро мочимся на стальную дверь; моча, мгновенно замерзая, белеет. Вот и вся наша маскировка!

Появляется советская авиация. Завывая двигателями, самолеты проносятся на бреющем над нами. Снова началось, мы хватаемся за оружие. Вражеская артиллерия усиливает огонь. Наше счастье, что промерзлая, окаменевшая земля покрыта толстым слоем снега – иначе мы бы оглохли от грохота взрывов. Мерзлая земля практически не поглощает звук. Слышим, как все ближе и ближе подползают танки, понимая, что все это теперь завяжется на несколько часов.