Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

Делили с нами пищу и судьбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,

Любил друзей, гостей и анашу.

Теперь чуть-чуть чего — за нож хватаюсь,

Которого, по счастью, не ношу.

Как сбитый куст, я по ветру волокся,

Питался при дороге, помня зло да и добро,

Я хорошо усвоил чувство локтя,

Который мне совали под ребро.

Бывал я там, где и другие были,

Все те, с кем резал пополам судьбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Нас закаляли в климате морозном,

Нет никому ни в чём отказа там,

Так что чечены, жившие при Грозном,

Намылились с Кавказа в Казахстан.

А там в степи лафа для брадобреев —

Скопление народов и нестриженных бичей,

Где место есть для зеков, для евреев

И недоистреблённых басмачей.

Там на заре что надо мы добыли,

Нам там ломы ломали на горбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Мы пили всё, включая политуру,

И лак, и клей, стараясь гниль сболтнуть.

Мы спиртом обманули пулю-дуру,

Так что ли умных нам не обмануть?

Пью водку под орехи для потехи,

Коньяк — под плов с узбеками (по-ихнему — пилав).

В Норильске, например, в горячем цехе

Мы пробовали пить стальной расплав.

Все дыры в дёснах золотом набили.

Заставь их вынуть — денег наскребу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Какие песни пели мы в ауле!

Как прыгали по скалам нагишом!

Пока меня с пути не завернули,

Писался я чечено-ингушом.

Одним досталась рана ножевая,

Другим — дела другие, ну а третьим — третья треть.

Сибирь, Сибирь — держава бичевая —

И есть где жить, и есть где помереть!

Я был кудряв, но кудри истребили,

Семь пядей и залысины во лбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Воспоминанье, только потревожь я —

Всегда одно: «На помощь! Караул!»

Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,

А место битвы — город Барнаул.

Когда дошло почти до самосуда,

Я встал горой за горцев, чьё-то горло теребя,

Те и другие были неотсюда,

Но воевали, словно за себя.

А те, кто нас на подвиги подбили,

Давно лежат и корчатся в гробу.

Их всех свезли туда в автомобиле,

А самый главный вылетел в трубу.

Протопи ты мне баньку по-белому,

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,

Раскалю я себя, распалю,

На пологе у самого краюшка

Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,

Ковш холодный — и всё позади.

И наколка времён культа личности

Засинеет на левой груди.

Протопи, протопи ты мне баньку по-белому,

Чтоб я к белому свету привык.

Угорю я, и мне, угорелому.

Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,

Сколь изведано горя и трасс.

Как на левой груди профиль Сталина,

Ана правой — Маринка в анфас.

Эх, за веру мою беззаветную

Сколько лет отдыхал я в раю,

Променял я на жизнь беспросветную

Несусветную глупость мою.

Протопи, протопи ты мне баньку по-белому,

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому.

Пар горячий развяжет язык.

Вспоминаю, как утречком раненько

Брату крикнуть успел: «Пособи!»

И меня два красивых охранника

Повезли из Сибири в Сибирь.

Апотом на карьере ли, в топи ли.

Наглотавшись слезы и сырца.

Ближе к сердцу кололи мы профили.

Чтоб он слышал, как бьются сердца.

Не топи ты мне баньку по-белому,

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Ох, знобит, от рассказов до тошного,

Пар мне мысли прогнал от ума.

Из тумана холодного прошлого

Окунаюсь в горячий туман.

Застучали мне мысли под темечком,

Получилось, я зря им клеймён…

И хлещу я берёзовым веничком

По наследию мрачных времён.

Протопи ты мне баньку по-белому,

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Эй, шофёр, вези в Бутырский хутор,

Где тюрьма, да поскорее мчи.

А ты, товарищ, опоздал, ты на два года перепутал —

Разобрали всю тюрьму на кирпичи.

Жаль, а я сегодня спозаранку

По родным решил проехаться местам.

ну, да ладно, что ж, шофёр, тогда вези меня в Таганку,

Погляжу, ведь я бывал и там.

Разломали старую Таганку,

Подчистую, всю ко всем чертям.

Что ж, шофёр, давай, верти, крути-верти свою баранку,

Мы ни с чем поедем по домам.

Подожди, давай сперва закурим,

Или лучше — выпьем поскорей.

Пьём за то, чтоб не осталось по России больше тюрем,

Чтоб не стало, по России лагерей..

Владимир Высоцкий среди зрителей на теплоходе «Шота Руставели»

Публикуется впервые

Из архива Виктора Шульмана

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где начало твоих бед? —

На Большом Каретном. (Припев)

Где твой чёрный пистолет?

На Большом Каретном.

А где тебя сегодня нет? —

На Большом Каретном.

Помнишь ли, товарищ, этот дом? —

Нет, не забываешь ты о нём!

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал.

Ещё б! Ведь

Припев

Переименован он теперь,

Стало всё по новой там, верь — не верь.

И всё ж, где б ты ни был, где ты ни бредёшь,

Нет-нет, да по Каретному пройдёшь.

Ещё б! Ведь

Припев

В ресторане по стенкам висят тут и там

Три медведя, расстрелянный витязь.

За столом одиноко сидит капитан.

Разрешите, — спросил я. — Садитесь.

Закури. — Извините, «Казбек» не курю.

Ладно, выпей. Давай-ка посуду.

Да пока принесут, пей, кому говорю.

Будь здоров! — Обязательно буду.

Ну так что же, — сказал, захмелев, капитан.

Водку пьёшь ты красиво, однако.

А видал ты вблизи пулемёт или танк?

А ходил ли ты, скажем, в атаку?

В сорок первом под Курском я был старшиной,

За моею спиной такое…

Много всякого, брат, за моею спиной,

Чтоб жилось тебе, парень, спокойно.

Он ругался и пил, я за ним по пятам.

Только в самом конце разговора

Я его оскорбил, я сказал: «Капитан,

Никогда ты не будешь майором».

Он заплакал тогда, он спросил про отца,

Он кричал, тупо глядя на блюдо:

— Я всю жизнь отдал за тебя, подлеца,

А ты жизнь прожигаешь, паскуда!

А винтовку тебе, а послать тебя в бой,