Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

На последней странице в углу.

Но я не жалею.

И всю жизнь мою колют и ранят —

Вероятно, такая судьба.

Но всё равно меня не отчеканят

На монетах заместо герба.

Но я не жалею.

Я был и слаб, и уязвим,

Дрожал всем существом своим,

Кровоточил своим больным, истерзанным нутром.

И словно в пошлом попурри,

Огромный лоб возник в двери

И озарился изнутри здоровым недобром.

Но властно дёрнулась рука:

— Лежать лицом к стене!

И вот мне стали мять бока

На липком топчане.

А самый главный сел за стол,

Вздохнул осатанело

И что-то на меня завёл,

Похожее на дело.

Вот в пальцах цепких и худых

Смешно задёргался кадык,

Нажали в пах, потом под дых, на печень, бедолагу,

Когда давили под ребро.

Как ёкало моё нутро,

И кровью харкало перо в невинную бумагу.

В полубреду, в полупылу

Разделся донага,

В углу готовила иглу

Мне старая карга.

И от корней волос до пят

По телу ужас плёлся,—

А вдруг уколом усыпят.

Чтоб сонный раскололся?

Он, потрудясь над животом,

Сдавил мне череп, а потом

Предплечье мне стянул жгутом и крови ток прервал.

Я было взвизгнул, но замолк,

Сухие губы на замок,

А он кряхтел, кривился, мок,

Писал и ликовал.

Он в раж вошёл, знакомый раж,

Но я как заору:

Чего строчишь? Ану покажь

Секретную муру!

Подручный, бывший психопат,

Связал мои запястья,

Тускнели, выложившись в ряд,

Орудия пристрастья.

Я тёрт и бит, и нравом крут,

Могу вразнос, могу враскрут,

Но тут смирят, но тут уймут, я никну и скучаю.

Лежу я голый, как сокол,

А главный — шмыг да шмыг за стол,

Всё что-то пишет в протокол, хоть я не отвечаю.

Нет, надо силы поберечь,

Ослаб я и устал.

Ведь скоро пятки станут жечь,

Чтоб я захохотал.

Держусь на нерве, начеку,

Но чувствую — отвратно:

Мне в горло всунули кишку,

Я выплюнул обратно.

Я взят в тиски, я в клещи взят,

По мне елозят, егозят,

Всё вызнать, выведать хотят, всё пробуют наощупь.

Тут не пройдут и пять минут,

Как душу вынут, изомнут,

Всё испоганят, изорвут, ужмут и прополощут.

Дыши, дыши поглубже ртом,

Да выдохни — умрёшь!

У вас тут выдохни, потом

Навряд ли и вздохнёшь.

Во весь свой пересохший рот

Я скалюсь: «Ну, порядки!

У вас, ребятки, не пройдёт

Играть со мною в прятки.

Со мною номер не пройдёт

Товарищи-ребятки!»

Убрали свет и дали газ,

Доска ж какая-то зажглась,

И гноем брызнуло из глаз, и булькнула трахея.

Он стервенел, входил в экстаз.

Приволокли зачем-то таз.

Я видел это как-то раз — фильм в качестве трофея.

Ко мне заходят со спины

И делают укол.

Колите, сукины сыны,

Но дайте протокол.

Я даже на колени встал,

Я к тазу лбом прижался,

Я требовал и угрожал,

Молил и унижался.

Но туже затянули жгут,

Вот вижу я — спиртовку жгут.

Всё рыжую чертовку ждут с волосяным кнутом.

Где-где, а тут своё возьмут.

А я гадаю, старый шут,

Когда же раскалённый прут — сейчас или потом?

Шабаш калился и лысел,

Пот лился горячо.

Раздался крик и ворон сел

На белое плечо.

И ворон крикнул: «Невермор!»

Проворен он и прыток.

Напоминает — прямо в морг,

Выходит, зал для пыток.

Я слабо поднимаю хвост,

Хотя для них я глуп и прост,

— Вам за пристрастный ваш допрос придётся отвечать.

Вы, как вас там по именам,

Вернулись к старым временам,

Но протокол допроса нам обязаны давать.

И я через плечо кошу

На писанину ту,

Я это вам не подпишу,

Покуда не прочту.

Мне чья-то жёлтая спина

Ответила бесстрастно:

А ваша подпись не нужна,

Нам без неё всё ясно.

Сестрёнка, милая, не трусь,

Я не смолчу, я не утрусь,

От протокола отопрусь при встрече с адвокатом.

Я ничего им не сказал.

Ни на кого не показал,

Скажите всем, кого я знал, — я им остался братом.

Он молвил, подведя черту,—

Читай, мол, и остынь.

Я впился в писанину ту,

А там — одна латынь.

В глазах круги, в мозге нули,

Проклятый страх, исчезни!

Они же просто завели

Историю болезни.

На стене висели в рамках бородатые мужчины,

Всё в очёчках на цепочках, по-народному, в пенсне.

Все они открыли что-то, все придумали вакцины,

Так что если я не умер, — это всё по их вине.

Доктор молвил: «Вы больны» — и мгновенно отпустило,

И сердечное светило улыбнулось со стены.

Здесь не камера, палата, здесь не нары, а скамья,

Не подследственный, ребята, а исследуемый я.

И хотя я весь в недугах, мне не страшно почему-то,

Подмахну, давай, не глядя, медицинский протокол.

Мне приятель Склифосовский, основатель института,

Или вот товарищ Боткин — он желтуху изобрёл.

В положении моём лишь чудак права качает,

Доктор, если осерчает, так упрячет в жёлтый дом.

Правда, в доме этом сонном нет дурного ничего —

Хочешь — можешь стать Будённым, хочешь — лошадью его.

Я здоров, даю вам слово. Только здесь не верят слову.

Вновь взглянул я на портреты и ехидно прошептал:

Если б Кащенко, к примеру, лёг лечиться к Пирогову,

Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал.

Доктор мой большой педант, сдержан он и осторожен:

Да, вы правы, но возможен и обратный вариант.

Вот палата на пять коек, вот профессор входит в дверь,

Тычет пальцем — параноик, и пойди его проверь.

Хорошо, что вас, светилы, всех повесили на стенку,

Я за вами, дорогие, как за каменной стеной.

На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку,—

Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной.

Да, мой мозг прогнил на треть, ну, а вы здоровы разве?

Можно вмиг найти болезни, если очень захотеть.

Род мой крепкий, весь в меня, правда, прадед был незрячий,

Свёкор мой белогорячий, но ведь свёкор — не родня.

Доктор, мы здесь с глазу на глаз — отвечай же мне, будь скор.

Или будет мне диагноз, или будет приговор.

Доктор мой и санитары, и светилы — все смутились,

Заоконное светило закатилось за спиной,

И очёчки на цепочке даже влагой помутились,

У отца желтухи щёчки вдруг покрылись желтизной.

Авторучки острие устремилось на бумагу.

Доктор действовал во благо, жалко, благо не моё…

Но не лист, перо стальное грудь пронзило, как стилет:

Мой диагноз — «паранойя», это значит, пара лет.

Я вообще подкидыш

И мог бы быть с каких угодно мест,

И если ты, мой Бог, меня не выдашь,

Тогда моя свинья меня не съест.

Живу везде, сейчас, к примеру, в Туле,

Живу и не считаю ни побед, ни барышей,

Из детства помню детский дом в ауле,

В республике чечено-ингушей.

Они нам детских душ не загубили,