Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Как только в Южной Африке стало известно, что я вместе с другими индийцами собираюсь поступить на военную службу, мне отправили две телеграммы. Одну из них прислал мистер Полак, сомневавшийся в совместимости моих действий с принципом ахимсы.

Я, можно сказать, предвидел подобные сомнения и уже обсуждал их в своей работе «Хинд сварадж, или Индийское самоуправление», а также нередко говорил об этом с товарищами в Южной Африке. Мы все признавали безнравственность войн. Раз уж я не был готов подать в суд на человека, напавшего на меня, то еще меньше я желал бы участвовать в войне, особенно если не знал, на чьей стороне правда. Друзья знали, конечно, что прежде я служил в армии во время Англо-бурской войны, но предположили, что мои взгляды с тех пор существенно изменились.

По сути те же самые аргументы, убедившие меня участвовать в Англо-бурской войне, оказались решающими и на сей раз. Я прекрасно понимал, что участие в войне и ахимса несовместимы, но, к сожалению, человеку не всегда дано понять, в чем состоит его долг. Искатель истины нередко вынужден блуждать в потемках.

Ахимса — обширный принцип. Мы же — лишь беспомощные смертные, оказавшиеся в пламени бушующей вокруг нас химсы [105] Химса — насилие. Противоположность ахимсы. . Смысл поговорки о том, что всякая жизнь существует за счет другой жизни, очень глубок. Человек не может прожить и минуты без того, чтобы сознательно или бессознательно не совершать химсы в отношении окружающих. Само течение жизни — еда, питье, движение — предполагает неизбежное причинение химсы, уничтожение части какой-то другой жизни, пусть даже и самое незначительное. А потому приверженец ахимсы остается верен ей, если все его действия направляются состраданием, если он всеми силами стремится избежать уничтожения даже самого крошечного существа, старается спасти его и таким образом сбросить с себя смертельные оковы химсы. Он будет непрерывно вырабатывать в себе воздержание и сострадание, но никогда не сможет полностью освободиться от внешней химсы.

Вместе с тем, поскольку ахимса представляет собой единство всего живого, ошибка одного человека оказывает влияние на всех, и это еще одна причина, по которой он никогда не сумеет полностью избавиться от химсы. До тех пор, пока он продолжает оставаться членом общества, он продолжает и участвовать в химсе, которую воспламеняет само общество. Когда две нации вступают в борьбу друг с другом, долг сторонника ахимсы — прекратить эту войну. Тот, для кого выполнение этого долга невозможно, у кого нет власти, чтобы противостоять войне, кто не готов оказать ей сопротивление, может принять в ней участие, но все же должен искренне стараться избавить от войны себя, свою нацию и весь мир.

Я надеялся улучшить свое положение и положение своего народа через Британскую империю. Пока я был в Англии под защитой британского флота, пока укрывался за военной мощью империи, я уже участвовал в потенциальном насилии. Следовательно, если я хотел сохранить связь с империей и жить под ее знаменем, я мог выбрать одну из трех возможностей. Я мог открыто объявить себя противником войны и в соответствии с правилами сатьяграхи бойкотировать империю до того момента, пока она не внесет необходимые изменения в свою военную политику. Я мог добиться тюремного заключения через гражданское неповиновение тем законам Британской империи, которым можно было с чистой совестью не повиноваться. Или же я мог вступить в войну, сражаться на стороне империи и найти силы сопротивляться применявшемуся в этой войне насилию. Такие силы, подумал я, можно приобрести только на военной службе.

С точки зрения ахимсы я не видел никакой разницы между непосредственно воюющими и косвенными участниками боевых действий. Человек, добровольно согласившийся служить шайке разбойников в роли возницы, или сторожа при их добыче, когда они отправляются на свой промысел, или санитара, выхаживающего их раненых, виновен точно так же, как и сами разбойники. Соответственно и тот, кто лишь ухаживает за ранеными в боях, не может полностью снять с себя вину за участие в войне.

Так я спорил сам с собой еще до того, как получил телеграмму от Полака, а вскоре после ее получения посоветовался с несколькими друзьями и сделал вывод, что мой долг состоит в том, чтобы добровольно пойти на войну. И по сей день я уверен, что не ошибся. Я не жалею о своем поступке и продолжаю считать связи с Британской империей полезными для индийского народа.

Я понимаю, что даже тогда не смог убедить всех товарищей в правильности моей точки зрения. Слишком уж много нюансов в этом вопросе. Он допускает наличие нескольких мнений, а потому я постарался как можно более доходчиво объяснить свою позицию тем, кто верил в ахимсу и не жалел сил для того, чтобы применять ее на практике. Поборник истины не обязан действовать с оглядкой на какие-либо условности, но он не должен бояться измениться, и, когда бы он ни обнаружил, что совершил ошибку, он должен признать ее и любой ценой искупить.

Хотя я, как уже было сказано, считал участие в войне своим долгом, случилось так, что я не участвовал в ней и даже вынужден был прибегнуть к некой «сатьяграхе в миниатюре» в столь напряженный момент.

Я уже упомянул, что, как только список наших фамилий был рассмотрен и утвержден, для руководства нашей подготовкой назначили старшего офицера. Нам всем сразу же показалось, что командовать нами он станет только в технических вопросах, а во всем остальном главой санитарного корпуса буду я, и я же буду отвечать за внутреннюю дисциплину. Одним словом, английский командир мог руководить корпусом только через меня. Однако с самого начала этот высокомерный офицер решил доказать нам обратное.

Сорабджи Ададжания был наблюдательным и умным человеком. Он предупредил меня:

— Будьте осторожны с этим офицером. Кажется, он твердо решил командовать нами. Но мы не станем слушать его приказов. Мы готовы слушаться его только как инструктора. Даже юнцы, которым он поручил обучать нас, считают себя нашими хозяевами!

Он имел в виду студентов из Оксфорда, присланных для нашего обучения. Каждого из них офицер назначил командиром отделения.

Я тоже заметил, что офицер чересчур задирает перед нами нос, но попросил Сорабджи не слишком тревожиться и постарался успокоить его. Вот только он был не из тех, кого легко переубедить.

— Вы слишком доверчивы. Эти люди обведут вас вокруг пальца, а когда вы поймете их истинную сущность, вы сами попросите нас прибегнуть к сатьяграхе и навлечете беды и на себя, и на нас, — с улыбкой сказал Сорабджи.