Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Этот и ему подобные эксперименты показали, что, если хорошие дети обучаются вместе с неблагополучными и поневоле оказываются в их обществе, они ничего не теряют при условии, что эксперимент проводится под контролем их родителей и наставников.

А вот дети, изолированные от других чрезмерной опекой, точно толстым слоем ваты, не всегда оказываются защищены от искушений и дурного влияния. Впрочем, если дети совершенно разных характеров учатся вместе и общаются друг с другом, то самому суровому испытанию подвергаются все-таки родители и учителя. Они должны постоянно держаться настороже.

С каждым днем мне становилось все яснее, насколько трудно воспитать мальчиков и девочек и дать им должное образование. Чтобы стать их подлинным учителем и защитником, я должен был тронуть их сердца. Мне следовало делить с ними и радости, и горести, помогать им решать возникавшие у них проблемы и направлять в правильное русло их бурные юношеские устремления.

Когда выпустили на свободу некоторых участников сатьяграхи, ферма Толстого почти опустела. Большинство из тех, кто еще оставался, раньше жили в поселении в Фениксе, и я снова перевез их туда. Но мне предстояло столкнуться с весьма неожиданными и неприятными трудностями.

В те дни мне приходилось часто путешествовать из Йоханнесбурга в Феникс и обратно. Однажды в Йоханнесбурге я получил сообщение о моральном падении двух юных обитателей нашего ашрама [102] Ашрам — духовная или религиозная община. . Даже новость о провале или победе сатьяграхи не поразила бы меня так сильно. Это было подобно удару грома. В тот же день я поездом отправился в Феникс. Мистер Калленбах настоял на том, чтобы сопровождать меня. Он заметил, в каком состоянии я нахожусь, и ни в коем случае не желал отпускать меня одного. Тем более что он и принес весть, столь сильно огорчившую меня.

В дороге я думал, что мой долг совершенно очевиден. Я чувствовал, что опекун или учитель всегда в какой-то степени ответственен за ошибки своего подопечного или ученика, а потому моя ответственность мне была понятна. Жена уже с тревогой предупреждала меня об этом, но я был слишком доверчив и не внял ее словам. Я думал, что единственный способ заставить виновных осознать всю мою боль и глубину их собственного падения — это покаяться самому. И я принял решение держать семидневный пост, а также дал обет принимать пищу только один раз в день на протяжении четырех с половиной месяцев. Мистер Калленбах сначала пытался отговорить меня, но напрасно. В итоге он согласился со мной и настоял на том, что присоединится ко мне. Я не мог отказать ему, ведь то был знак его искренней привязанности.

Облегчение я почувствовал почти сразу, поскольку это решение сняло тяжкий груз с моей души. Гнев угас и уступил место жалости к провинившимся. До Феникса я добрался уже успокоившимся, смог провести дальнейшее расследование и выяснить некоторые детали, которые мне необходимо было знать.

Мое покаяние всех расстроило, но одновременно очистило атмосферу. Каждый понял, насколько ужасно быть грешником, а моя связь с детьми стала более прочной и искренней.

Обстоятельства этого происшествия заставили меня через некоторое время держать двухнедельный пост, и его результаты превзошли все мои ожидания.

Я вовсе не хочу сказать, что долг учителя непременно состоит в том, чтобы поститься, когда его ученики оступаются, хотя и считаю, что в отдельных случаях подобная радикальная мера необходима. Но она предполагает дальновидность и духовную готовность учителя. Если между учителем и учеником нет подлинной любви, если проступок ученика не волнует учителя, если ученик не уважает учителя, пост может даже принести вред. Пусть теперь кто-то и засомневается в необходимости поста в подобных случаях, важно другое: учитель, безусловно, ответственен за ошибки ученика.

Первое покаяние было легким для нас обоих. Мне не пришлось ни откладывать свои обычные обязанности, ни пренебрегать ими. Стоит отметить, что во время этого поста я питался исключительно фруктами. А вот заключительная часть второго поста принесла мне немало трудностей. Я тогда еще не до конца понимал необыкновенную действенность Раманамы, и потому острее переносил страдания. К тому же я не знал элементарных правил: не знал, например, о том, что постящемуся необходимо пить много воды, какой бы отвратительной на вкус и даже тошнотворной она ни казалась. Тот факт, что первый пост я перенес с легкостью, способствовал тому, что я легкомысленно отнесся ко второму. Например, во время первого поста я принимал ванны по методу Куне каждый день, а во время второго перестал принимать их через два или три дня, пил очень мало воды, поскольку ее вкус мне не нравился и вызывал тошноту. В горле пересохло, и появилась слабость, а потому в последние дни я мог говорить только очень тихо. Но, несмотря на это, моя работа продолжалась: я диктовал, я регулярно слушал чтение отрывков из «Рамаяны» и других священных текстов, и мне все-таки хватало сил обсуждать насущные задачи и давать советы.

Я вынужден опустить многое из своих воспоминаний о Южной Африке.

Когда в 1914 году сатьяграха закончилась, мне написал Гокхале, который предложил вернуться домой через Лондон. В июле Кастурбай, Калленбах и я отплыли в Англию.

Во время сатьяграхи я снова начал путешествовать исключительно третьим классом, а потому и на этот раз купил билеты в третий класс. Однако была существенная разница между условиями третьего класса на пароходе данной линии и условиями на индийских прибрежных судах и в поездах. На индийских судах практически невозможно было найти сидячие места, не говоря уже о спальных. Кроме того, там было грязно. Во время плавания на пароходе в Лондон мы не страдали от тесноты, кругом была чистота, а пароходная компания в довершение всего предоставила нам особые удобства. Нам выделили отдельный клозет, а поскольку мы питались особым образом, стюарду дали указания снабжать нас фруктами и орехами. Подобные условия, конечно, сделали восемнадцать дней плавания вполне комфортными.

Отдельные происшествия, случившиеся в пути, заслуживают упоминания. Мистер Калленбах любил бинокли и имел при себе несколько дорогих. Мы почти ежедневно спорили об этом. Я стремился доказать ему, что увлечение подобными роскошными вещами не соответствует идеалу простоты, которого мы стремились достичь. Наши споры закончились в один прекрасный день, когда мы стояли возле иллюминатора своей каюты.

— Вместо того чтобы ссориться из-за биноклей, почему бы не выбросить их в море и не покончить с этим раз и навсегда? — предложил я.