Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Расследование комиссией Конгресса зверств, учиненных властями в Пенджабе, только началось, когда я получил письмо с приглашением принять участие в совместной индусско-мусульманской конференции, которую устраивали в Дели для рассмотрения халифатского вопроса. Приглашение подписали Хаким Аджмал Хан Сахиб и мистер Асаф Али. Среди участников упоминался свами Шраддхананджи, и, если я ничего не путаю, его назначили вице-председателем конференции, которая намечалась на ноябрь. На конференции предстояло обсудить ситуацию, сложившуюся после нарушения правительством обещаний по халифату, а также вопрос о том, следует ли индусам и мусульманам принимать участие в празднествах в честь восстановления мира в Европе. В пригласительном письме также говорилось о том, что беседовать на конференции будут не только о халифате, но и о проблеме защиты коров, так что появилась превосходная возможность принять какое-то решение и на сей счет. Это не пришлось мне по душе. В ответном письме я пообещал сделать все возможное, чтобы приехать на конференцию, а также отметил, что два упомянутых вопроса не следует смешивать или использовать для того, чтобы стороны могли заключить сделку. Каждый из вопросов нужно было рассматривать отдельно.

С такими мыслями я отправился на конференцию. Она была многолюдной, хотя и не могла сравниться с последними собраниями, в которых принимали участие десятки тысяч человек. Я обсудил упомянутые выше вопросы со свами Шраддхананджи, присутствовавшим на конференции. Он поддержал мои аргументы и предложил мне самому изложить их перед собравшимися. Точно так же я побеседовал с Хакимом Сахибом. Выступая на конференции, я сказал, что, если требования, связанные с халифатом, справедливы и законны, как я предполагаю, и если правительство действительно действует несправедливо, индусам следует поддержать требования мусульман пересмотреть и исправить допущенную властями ошибку. Однако было бы неверно использовать вопрос о защите коров, чтобы договориться с мусульманами, неверно предлагать мусульманам прекратить забивать коров в обмен на помощь со стороны индусов в халифатском вопросе. Впрочем, если бы мусульмане добровольно прекратили убой коров, уважая религиозные чувства индусов, осознавая свой долг перед ними — своими соседями и детьми одной родины, — это было бы совсем другое дело. Действовать самостоятельно и добровольно, утверждал я, долг мусульман. Это будет благородный поступок, но совершить его нужно независимо от того, поддержат ли индусы мусульман в халифатском вопросе или нет.

— В таком случае, — продолжал я, — оба вопроса нужно рассматривать отдельно, а на данной конференции нам следует обсуждать только халифатский вопрос.

Мои доводы были правильно поняты участниками конференции. В результате вопрос о защите коров на ней больше не затрагивался.

И все же маулана Абдул Бари Сахиб заявил:

— Независимо от того, поддержат нас индусы или нет, мы, мусульмане, как соотечественники индусов, обязаны уважать их религиозные чувства и прекратить забивать коров.

И на какое-то время стало казаться, что они действительно прекратят убой.

Кто-то предложил обсудить события в Пенджабе, но я резко возражал против этого. Пенджабский вопрос носит региональный характер, сказал я, и потому не должен влиять на наше решение, принимать участие в празднествах в честь восстановления мира в Европе или не принимать. Если мы смешаем проблему локального характера с проблемой халифата, которая возникла в связи с условиями мирного договора, то поступим неблагоразумно. Мои аргументы снова оказались достаточно убедительными.

На конференции присутствовал маулана Хасрат Мохани. Я знал его достаточно долго, но только сейчас увидел, каким сильным бойцом он был. Наши мнения по поводу тех или иных вопросов не совпадали с самого начала — по некоторым не совпадают и теперь.

Среди многочисленных резолюций, принятых на конференции, была та, что призывала индусов и мусульман совместно дать обет свадеши и начать бойкот товаров иностранного происхождения, хотя даже производство кхади в стране еще не было налажено. Оказалось, что такую резолюцию маулана Хасрат был не готов поддержать. Он решил поквитаться с Британской империей только в том случае, если халифатский вопрос так и не будет решен. Он внес другое предложение: бойкотировать британские товары, насколько это было вообще возможно. Я возражал ему, опираясь на целый ряд принципов, а также на реальное положение вещей, и приводил те аргументы, которые ныне хорошо знакомы всем. Я также разъяснил участникам конференции, как важно не прибегать к насилию. Мне показалось, что мои аргументы подействовали на аудиторию. Хасрат Мохани выступал раньше меня, его речь была встречена громкими возгласами одобрения, и я переживал, что мое выступление теперь уподобится гласу вопиющего в пустыне. Я отважился выступить только потому, что считал это своим долгом. Но, к моему величайшему и приятному удивлению, меня выслушали с должным вниманием все присутствовавшие, и я заручился симпатиями лидеров, а затем участники стали один за другим высказываться в поддержку моей позиции. Лидеры поняли, почему бойкот британских товаров не только не достигнет цели, но и превратит конференцию в объект насмешек. Среди многочисленных участников едва ли был хоть кто-то, кто не носил бы одежду британского производства. Многие осознали, что предложенный бойкот не принесет ничего, кроме вреда, и даже те, кто голосовал за резолюцию, изменили свое мнение.

— Простой бойкот тканей иностранного производства не удовлетворит нас, потому что никто не может предсказать, сколько времени пройдет, прежде чем мы сами сможем производить ткани в достаточном количестве. Нам нужно что-то, что мгновенно подействует на англичан. Пусть ваше решение о бойкоте иностранных тканей остается в силе, но предложите еще какой-нибудь более быстрый и эффективный метод.

Примерно так высказался маулана Хасрат Мохани. Слушая его выступление, я вдруг осознал, что нам необходимо найти нечто принципиально новое, что-то, что будет действеннее бойкота иностранних тканей. Немедленное осуществление бойкота показалось мне совершенно невозможным. Я не знал тогда, что мы могли, если бы захотели, производить достаточное количество кхади для удовлетворения своих потребностей. Это открытие было сделано мной позже. С другой стороны, размышлял я, опасно зависеть от фабрик. Я все еще ломал голову над этой дилеммой, когда маулана закончил свое выступление.

Мне было сложно подбирать нужные слова на хинди и урду. Это была моя первая подобная речь, произнесенная перед аудиторией, состоящей по большей части из мусульман с севера страны. Я уже выступал на урду во время сессии Мусульманской лиги в Калькутте, но тогда моя речь была очень короткой и взывала к чувствам людей. Здесь же передо мной была критически, если не враждебно настроенная аудитория, которой я должен был объяснить свою точку зрения. Но я решительно отбросил в сторону застенчивость. Я ведь пришел сюда не для того, чтобы выступать на безупречном и гладком урду мусульман из Дели. Я пришел, чтобы изложить перед собравшимися свои взгляды на том ломаном хинди, которым владел. И в этом я вполне преуспел. Конференция показала мне, что только хинди-урду мог стать языком межнационального общения в Индии. Говоря по-английски, я не смог бы произвести на слушателей того впечатления, которого добился, и маулана Хасрат не ощутил бы необходимости бросить мне вызов, но даже если бы он его и бросил, я не сумел бы достойно ответить ему.