Николай Фигуровский - Я помню... [Автобиографические записки и воспоминания]

Ректор тотчас же по вступлении в Костромскую семинарию, обратил внимание инспекции и правления на более тщательную оценку поведения и успехов воспитанников, чтобы произвести постепенный отбор совершенно неспособных к продолжению учения и неблагонадежных по поведению и освободить от них семинарию. В результате в 1907/08 гг. было уволено 61 ученик разных классов; в 1908/09 гг. уволено 31 ученик. Этот постепенный отбор производится доселе.

Как самая воспитательная задача („отбор“) была ложная и без нужды жестокая, так и главное средство, каким осуществлялась эта задача, было также педагогически фальшивое (были случаи, указанные в цирк. № 26 на с. 59 и с. 92, полного игнорирования инспекторской деятельности со стороны ректора, с. 83). Таким средством был надзор, особенно усиленный со времени ректорства о. протоиерея В.Чекана, исключавший всякую мысль о доверии к ученику и уважению к его личности.

За учениками надзирали всегда и везде, с утра до утра, в церкви, в классе, в занятных, в спальне, в столовой, на улице, на бульваре, в театре, в кинематографе, на квартирах наемных, у родственников (даже у служащих той семинарии). Иногда предъявлялись к дежурным ночью в спальне, чтобы они знали, почему то или другое кем-либо из учеников сделано, будили их, спрашивали, и если проснувшийся грубо отвечал спросонья, его исключали.

Этот надзор (сыск) висит тяжелым гнетом (в виде разных инструкций, см. стр. 90 и 91) и над поднадзорными и их надзирающими. Создается удушливая атмосфера взаимного подозрения и недоверия, из которой требуется выход. Начальство его не дает и ученики отыскивают сами. Системе проверок они противопоставляют систему тайных и неуловимых побегов, чтобы временно „забыться“.

Правда, начальством осуществляются разного рода мероприятия для развлечения, развития и облагораживания учеников, например, устраиваются внеурочные чтения на моральные и патриотические темы, концерты с танцами; печатались каталоги книг для внеклассного чтения; иногда ученики привлекались к участию в крестных ходах; в конце года устраивались прощальные завтраки с тостами и речами. Но одна часть этих мероприятий предпринималась „по казенной надобности“ — по предписанию, другая имела определенную цель — показную („втереть очки“ кому следует) и потому все они были далеки от воспитательного влияния. Об административной деятельности о. ректора прот. В.Чекана в корреспонденции — № 224 — 1914 г. „Костромской жизни“ — значится так: „Сменилось за это (его) время до 15 помощников инспектора и 7 инспекторов. Не живут в семинарии секретари правления (сменилось 4) и экономы (выбран пятый). Если, например, помощник инспектора мало прописывает учеников в кондуит, ему замечают, что он ничего не видит, а потому не на месте (с. 84). Если он начинает проявлять себя в указанном направлении, против него поднимаются ученики. Его вновь зовут к начальству и он слышит: „Вы не умеете ладить с учениками, вызываете возбуждение; я слагаю с себя ответственность за спокойствие семинарии““.

Но, может быть, он воспитывает семинаристов в уважении к местному епархиальному духовенству и в благоговении к храму Божию и уставам церкви? — Может ли воспитывать других в уважении к местному епархиальному духовенству тот, кто такого уважения не имеет сам? В отчете г. ревизора (Цирк. № 26, с. 82, 83) забастовка учеников семинарии в 1909 г. поставлена в тесную идейную связь „с преобладающим влиянием взглядов прогрессивной части духовенства Костромской епархии“, для подтверждения такого вывода сделаны ссылки на журналы Съездов, бывшего даже в 1905 г. и далее, и указаны цитаты из Епархиальных ведомостей. Кто же г. ревизору дал сведения? На стр. 93 цирк, дан и ответ: „При расследовании причин последних беспорядков всего менее сведений дано мне было инспектором и всего более ректором. Что же касается храма Божьего и уставов церкви, то и здесь обстоит дело не лучше: алтарь превратился в проходной двор… От Пасхи до Пятидесятницы, во время литургии, как известно, по церковному уставу, не полагается делать земных поклонов, а в Костромской семинарий они делаются“.

По заключению Комиссии, как самый семинарский строй по уставу 1884 г. и последующим узаконениям не соответствует задачам образования и воспитания, так не соответствуют настоящему времени и проводники в жизнь этого строя; „в ветхие меха не вливают нового вина“ — говорит вечная истина.

Слово предоставляется о. ректору.

Получив возможность, согласно моей просьбе, дать разъяснения по предъявленным мне за мою десятилетнюю ректорскую деятельность обвинениям, я выступаю в этом почтенном (с. 85) собрании. Прежде всего приветствую вас, как избранников епархии, приветствую вашу свободную работу.

Приступая к объяснению, я должен сказать, что за свою службу, за свою ректорскую деятельность я не цепляюсь. Не такова цель моего настоящего выступления. Это я говорю от души, говорю то, что думаю. Другая у меня цель. Я уважаю общественное мнение, уважаю настоящее собрание избранников епархии. Выступаю в сознании, что ваше решение будет решением всей епархии. Когда я узнал о предъявленных мне обвинениях, я счел обязанностью просить позволения дать свои объяснения съезду. Св. апостол Павел защищал свою честь перед обществом. И я, руководствуясь христианским чувством доброго имени, сознаю, что должен выступить со своими объяснениями. Главная их цель — защитить мое доброе имя. Выслушайте же меня терпеливо, отпустите с братскою любовию и без меня произнесите свой приговор.

Ознакомившись с тем, что предъявляют мне в обвинение, я должен сказать, что я ректор семинарии, управляю семинарией не один. Между тем, вину за все худое, что было (и даже чего не было) в семинарии за 10 лет моего ректорства, приписывают одному мне. Наша коллегия состоит из 20–25 человек — людей с высшим богословским и университетским образованием. Все не только важные, но и маловажные дела я проводил через Правление и, следовательно, дела решались всегда при участии семинарской корпорации. Обращу ваше внимание на первый указанный в докладе случай, поставленный в обвинение — пожар в библиотеке в ночь с 8 на 9 февраля. Это случилось спустя ровно два месяца после моего прибытия в семинарию, когда я не успел еще достаточно ознакомиться с запутанными строениями семинарии; в свое время о причинах пожара было произведено следствие, и я был признан невиновным.

Перейду к обсуждению бывших в семинарии беспорядков. Я не стану отрицать, что за время моего ректорства в семинарии было много беспорядков. В борьбе с ними я потерял все мое здоровье. Десять лет назад я приехал сюда цветущим, а теперь посмотрите, что со мной стало; я (с. 86) выгляжу глубоким старцем, тогда как мне не так много лет, как кажется по наружности. Время поступления в семинарию было временем развала духовной школы. Беспорядки возникали на почве протеста против существовавшего строя и продолжались до последнего момента, когда совершился переворот. С беспорядками я боролся не один, боролась вся семинарская корпорация. В борьбе этой я руководствовался не личными побуждениями, но стоял на почве законности, был связан семинарским уставом и им руководствовался. Много воспитанников было исключено из семинарии, но все они были исключены по постановлениям правления, принятым за немногими исключениями единогласно. Это можно видеть из моих письменных указаний, которые я охотно оставляю. Укажу только один случай, когда воспитанник был уволен по постановлению меньшинства членов правления, к каковому меньшинству принадлежал и я. Это был случай с воспитанником Николаем Свирским. Чем же объяснить такое единодушие в постановлениях правления относительно исключения воспитанников? Очевидно, и все члены руководствовались законом-уставом, и я всегда руководствовался законом. Но при малейшей возможности я старался применить закон в пользу ученика. Но повторяю: я всегда был стражем закона и всегда руководствовался сознанием, что всякий человек должен делать то, что обязан делать. Я был слугою старого режима по долгу, по совести. Когда же старый режим пал, я подчинился новому правительству и тот закон, который издаст новое правительство, я так же буду выполнять по долгу и совести. Но доселе, пока этого закона еще не издано, мы связаны старым законом и никто с нас этих пут не снял. Развяжите эти путы, освободите нас… Я читал в „Церковно-общественном вестнике“ статью священника Агеева и вполне с ним согласен, что нужно немедленно преобразовать дух учебных заведений и издать новый устав. Указывают, что бывали выступления против ректора. Я не буду утверждать, что меня ученики любили, но мой авторитет был достаточен, чтобы поддержать порядок. Бывали случаи, что никто из инспекции (с. 87) не соглашался выйти к уволенному ученику, чтобы выдать документ: ректор, перекрестившись, выходил и никогда не получал неприятностей. Враги мои указывают на тот случай, когда был брошен камень в окно моей квартиры. При расследовании по этому делу был протоиерей Крутиков. Следственная комиссия меня виновным не нашла. Выяснилось, что камень был брошен не воспитанником, а ранее исключенным пьяным учеником. Упоминается еще в моем обвинении демонстративный кашель в семинарском храме во время богослужения. Это было в праздник Благовещения, случившийся в субботу на пятой неделе поста, когда уставом положено читать акафист. Это обязательное соблюдение устава ученики приняли за нововведение и потому выражали свой протест. Указываю также на получение мною анонимного письма с угрозою убить меня — будто бы посланным мне учениками, но в этом письме выражается требование распустить учеников и закрыть семинарию, почему я уверен, что оно послано не учениками, а кем-то другим, так как ученики не могли желать закрытия семинарии.