Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— По твоему совету взялся читать Эркмана. С восторгом рассказывал о состоянии жителей и нравов до Французской революции, приводил некоторые исторические факты. Обо всем, говорит, рассказано интересно, но не дочитал, снова взялся за «Анну Каренину», надо, по его словам, сначала одно кончить, а потом уж браться за другое. Не пойму я его, то он собранный, усердный, целеустремленный, то какой-то словно на шарнирах, словно лоскутный, пестрый... А то — совсем, совсем взрослый, независимый, даже воинственный до грубости. Особенно меня поразил случай с Севой Пушкиным, Ведь как они дружили! То он у них пропадал, то Сева бывал у нас. И вот сразу что-то лопнуло у них, взорвалось. Не пойму я его, боюсь, скоро, вероятно, совсем отобьется.

Алексей Аполлонович даже вскочил от возбуждения, услышав такие слова. Он давно их ждал, чувствуя, что она что-то ему недоговаривала, скрывая какие-то факты их сызранской жизни.

— Конечно, Лелю понять можно: он не хочет играть унизительную роль среди богатых товарищей. Надо объяснить ему, что самое унизительное — это пользоваться удовольствиями, соединенными с их домом, и в то же время ссориться с ними. Мне кажется, что если из самолюбия он не хочет помириться с ними, то он должен быть настолько силен, чтобы не пользоваться и их удовольствиями. Впрочем, может быть, все и уладится. Жаль только, что это отражается на его учении. Дай бог ему успеха, могу рекомендовать только предоставление ему наибольшей свободы, когда он мил, и — удовольствий, когда он нетребователен. Знаешь, я до сих пор не решался навязывать тебе свою методу, потому что кто знает, какая в конце концов лучшая.

— Но он же любит меня, он так ласков и со мной, и с тобой. Ты помнишь, как он подошел к нам и по очереди нас крепко расцеловал? — безнадежным тоном сказала Александра Леонтьевна.

— Что можно сказать на это, Сашочек?.. Конечно, любовь все превозможет, быть может, твоя любовь в конце концов вложит в него отклик-любовь, которая заставит его стараться не делать тебе больно и потому слушаться. Но это будет, по-моему, чудо. — Алексей Аполлонович машинально погладил роскошную бороду, увлекшись мыслями, давно бродившими у него в голове и не раз продуманными в одиночестве. — Если ты хочешь, чтобы я сказал, что же теперь делать, то скажу: прежде чем менять свое поведение относительно Лели, тебе надо освоиться с идеей отношений родителей к детям. Если ты с моими положениями не согласна, то нечего и пробовать исполнять мои советы, потому что полумеры ничего не могут улучшить, напротив, они внесут хаос.

Александра Леонтьевна откровенно любовалась своим мужем.

— Только позволь мне одно отступление. Ты, конечно, знаешь, что я не люблю особенных строгостей. Думаю, из моего поведения ясно, что я люблю возможно слабые вожжи: я ведь прост и невзыскателен с Лелей. Даже в мелочах. Временами, когда он хорош и слушается тебя, мне кажется, что ты более моего требовательна, но это редко. Но распущенные вожжи во всякую минуту должны быть наготове. И надо, чтобы дети были по привычке уверены в твердости этих вожжей. Подобные условия представляют лучшую сферу для развития вежливости, взаимных услуг и в конце концов привязанности и любви. Если мы перейдем к нам и к Леле, то пока у нас нет вожжей или мы ими не пользуемся... Нет, не буду больше говорить об этом... Сашуня, ты ж его балуешь, ты делаешь все, что он захочет!.. Прости, если я резок или обидел чем.

— Да, Алеша, я понимаю, что делаю что-то не так, но и так, как ты предлагаешь, вряд ли я смогу... Боюсь, получится из меня кучера.

Долго они еще говорили, обсуждая сложности и противоречия своей жизни. А вечером все вместе они пошли к местным меломанам Моновским, где было очень весело и уютно. Так не хотелось потом возвращаться в свою опостылевшую квартиру.

Вскоре Алексей Аполлонович уехал в Сосновку.

Наконец-то мечта сбылась: переехали в новую квартиру, в дом Белопухова по Симбирской улице. И как по мановению волшебной палочки жизнь забила ключом. Пришли подводы из Сосновки. Долго размещали привезенную мебель, думали куда поставить кровать, комод, диван, два кресла, тумбу, ломберный стол, стулья... В той квартире не было в сущности ничего, а тут... Было над чем призадуматься. Но такие хлопоты Александра Леонтьевна любила. Ей всегда хотелось даже временному жилью придать довольство и уют. Теперь у нее есть и свой посудный шкаф, и свой умывальный стол, свои вилки и ножи...

Александра Леонтьевна с удовольствием ходила по квартире, переставляя стулья, раскладывая ножи и вилки по своим местам. Только начала обивать диван, как приехала двоюродная сестра Вера Тургенева. Адрес ей дал Николай Шишков, побывавший у них проездом. Напоила ее чаем, поговорили о последних новостях, о неожиданной смерти Бориса, о том, стоит ли принимать его наследство: Тургенево заложено, да, кроме того, частные долги. Если сестры Тургеневы согласятся воспользоваться своими правами наследования, то они должны взять на себя и долги покойного.

После того как ушла Вера, Александра Леонтьевна пошла на конюшню посмотреть недавно купленного жеребца. Подошедший Леля отвлек ее внимание: уж больно вид его был удрученный.

— Что с тобой? — спросила она, но он долго не отвечал, тоже любуясь лошадью. Потом, когда она переспросила, нехотя ответил:

— Да, мамуля, немного осрамился, двойку за диктант получил. Перепутал правила окончания глаголов «-ать, -ять», «-ут, -ют». Написал наоборот. Зато из немецкого получил пять. Не зря мы вчера с Абрамовым занимались с шести до двенадцати, а утром повторяли. Помощник попечителя был на немецком и очень хвалил меня.

Вот и всегда так, — двойка совершенно забыта, а пятеркой долго еще будет гордиться. Она смотрела на него, и на душе становилось так легко, так радостно: ради этого мальчика стоит жить, стоит чуть-чуть и пострадать, и потерпеть. Что ж делать... Сейчас они пообедают и пойдут к Гозенгезеру — сапоги совсем сносились, что-то с ними надо делать. Да и штиблеты вряд ли до июня протянут...

— Мама, — Леля вывел ее из задумчивости, — а ты не находишь, что этот жеребец чем-то похож на Волшебника, такая же прекрасная, сухая голова, такие же глаза. А ты заметила, как хороши задние ноги, а вот передние немного попорчены, да и шея толстовата.

Александра Леонтьевна и Алеша направились к дому.

— Да, да, Леля, я забыла, пойди скажи Артемию, что пора его кормить, три часа уж он простоял без корма, сначала пусть даст сена, потом дадим овса, а часа через два после этого напоим его, к этому времени Анюта поставит самовар, и разведем воду, в колодце уж чересчур холодная вода, как бы не застудить его.

Леля убежал и долго не приходил.

— Насилу ввели его в темное стойло, — сказал вернувшийся Алеша, — все не соглашался, мотал хвостом, ржал. Посмотрел я его без попонки. Перед удивительно хорош, зад значительно хуже, и седлина порядочная. Есть у него вислозадость, свойственная часто рысистым лошадям, особенно тем, которые в возрасте. Но голова, мама, чудо как хороша. Летом надо попробовать его под седлом... Он очень бодр, но чем-то сильно возбужден. Ты их не отправляй завтра, мам, пусть отдохнет. А как дела в Сосновке? Папа по-прежнему где-нибудь в бегах?