Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

Наконец-то они снова втроем, могут бесконечно смотреть друг на друга и радоваться каждому слову и каждому взгляду, могут наговориться и намиловаться всласть.

— В последний раз, когда я от вас уезжал, помните, как я собирался? Укладывался наспех и в одну из наволочек свалил очень разнокалиберный багаж: книги, провизию, сапоги, крендели... И представьте, какой получился скандал. Переношу вещи в самарский вокзал, вижу, руки черные. Развязываю наволочку, и что же: банка с мазью раскрылась и уже пустая. Вся мазь утекла. За что ни хвачусь — черное. И смех и горе. Все-таки бед меньше, чем можно было ожидать. Пострадали, главное, книги и крендели, и наволочка. Спасибо, одежда уцелела. Но возни было пропасть. Оказалось, крышка очень неплотно пригнана к коробке. Вещи заложил, но сесть на поезд в тот же день не успел. Уехал ночным.

— С тобой, Лешурочка, вечно что-нибудь случается. А я по Сосновке соскучилась. Так бы сейчас и улетела туда. В Сосновке у нас чудо как хорошо, и там нас троих никакой враг не настигнет.

— Все зависит от тебя, Лелюша, — обратился Алексей Аполлонович к Леле. — Будешь учиться хорошо, перейдешь в пятый класс без экзамена, всю весну — самое благодатное время — проведем вместе в Сосновке. Можешь кого-нибудь из товарищей своих пригласить, чтоб не скучно было, дам вам самых лучших лошадей, катайтесь, развлекайтесь вволю. Ты знаешь, Лешуня, как я радуюсь, что у меня есть сызранский серый, на котором ты, вероятно, с наслаждением покатаешься летом верхом. Просто представить себе трудно, как он преображается под верхом. Глаза горят, пляшет, а пустишь рысью, просто рысак. Не знаю, как будет скакать, а сидеть на нем — как в зыбке. Хочу назвать его Малек-Адель…

Александра Леонтьевна горестно вздохнула: она-то уж хорошо знала, что этот разговор о лошадях может продолжаться хоть целый день и целый вечер. Сколько уж перебывало у них лошадей, и все редкостной красоты и редкостных лошадиных качеств, а потом не пройдет и двух-трех недель, как Алексей Аполлонович найдет в этой же лошади тысячу изъянов и постарается перепродать ее.

— Как-то приехал ко мне Медведев, сел на него да и слезать не хочет. А он-то под ним гарцует. Федор Степаныч уже заикался отбить его у меня. Не знаю, что мне и делать. Дело в том, что он посулил мне взаймы двести пудов семян, а я за то обещал уступить ему за сходную цену любую лошадь, какая ему понравится. Даже в знак состоявшейся сделки мы уже выпили за это магарыч. Я-то знал, что он имел в виду: или взять у меня Черта, или Жулика. И тот и другой ему очень нравятся. И вдруг он увидал еще этого серого Малек-Аделя. Тут у него совсем глаза разбежались. Уморительнее всего, что они, Медведевы, торгуют косяками по несколько сот лошадей и не могут себе выбрать. А когда я себе выберу, то у них глаза разгораются...

— Ну будет тебе, Алеша, о лошадях-то... Надо перейти в пятый класс для начала, — Александра Леонтьевна перебила в сердцах.

— Пусть постарается перейти без экзаменов. Вот тогда и каникулы будут веселые. Старайся, дружочек. И для каникул старайся и еще больше для жизни. Кроме знаний, у тебя не будет ничего для борьбы за существование. Помощи ниоткуда.

Александра Леонтьевна поспешила на помощь своему Лелюше, почуяв, что Алексей Аполлонович сел на своего конька и может еще долго говорить в том же духе.

— Лелюша, — торопливо заговорила она, — за последнее время очень переменился, стал совсем взрослым. Правда, Леля?

— Папутя, я не писал тебе, что стал учиться порядочно. И постараюсь перейти без экзамена. Только ты Малек-Аделя Медведеву ни за что не уступай, хоть он тут бесом бесись. Продай ему Жулика. Пусть он с ним попрыгает. На лето я, папутя, хочу пригласить Сафотерова. Теперь я с ними дружу. У нас с ним, по крайней мере, одинаковые вкусы. Он может приехать из имения к нам в деревню на недельку погостить. Я ему все наших лошадей расхваливаю: и красивы, и на побежку хороши. И наговорил ему, что и дичи-то у нас много, и дудаки, и стрепета, и утки, ну, словом, расхвалил наши места в лоск...

— А что с Пушкиными у тебя произошло? — недовольно перебил его Алексей Аполлонович.

— С Севкой у нас вышла ссора. Уж он больно зазнаваться стал, к каждому слову придирался. Я не стерпел и все ему высказал. Написал он мне длиннейшее письмо, развел целую трагедию, такая глупость. Уроки я делаю вместе с Абрамовым или Сафотеровым. С ними проще и лучше себя чувствуешь. Может, и Абрамов на лето ко мне приедет... Ты, папочка, бери с собой пистолет, пожалуйста, а то тебя волки съедят. Когда мы с мамой читали в твоем письме, как волки на поляне играли, нам даже страшно стало. Должно быть, это очень красиво, когда при луне на поляне волки играют, я бы посмотрел…

Родители стали разбирать и укладывать по местам вещи, а Алеша помогал им, суетился, с удовольствием смотрел, как Анюта в столовой накрывает на стол. Поесть он любил! Особенно свеженькое, сосновское. Александра Леонтьевна перебирала привезенные вещи и радовалась тому, что каждая просьба ее выполнена. Вот шелковая светло-синяя материя, пусть крашеная, из разных лоскутков, разной формы, давно когда-то она распорола платье, а сейчас что-нибудь из нее сделает себе — кофту или рубашечку к весне, а что хорошая вещь будет лежать даром? А вот шелковый голубой сарафан и кокошник, может, дети будут наряжаться, ведь масленица. Молодец, Лешурочка, думала Александра Леонтьевна, глядя на своего друга. Только почему он сразу так изменился, посуровел... Да скоро узнаю, он долго не любит держать в себе. И действительно, как только Алеша вышел, Алексей Аполлонович заговорил:

— Я так обрадовался, когда из ваших писем узнал о том, что вы стали часто бывать у Пушкиных, что у вас наметились общие интересы. Все время спасибо Пушкиной говорил, что она за тобой ухаживает. Наконец-то, думаю, ты не одна, когда Леля уходит куда-нибудь повеселиться. А теперь ты опять, бедненькая, одна остаешься?

— Да нет, Лешурочка... Я часто бываю у Моновских. Наталья Николаевна была очень довольна, когда получила от тебя бандероль с романсом «Уснули голубые». И уже разучила второй голос в этом дуэте. Так что послушаем вас в ближайшие дни. И она очень надеется, что ты и аккомпанемент сыграешь.

Ох, как хорошо узнала она своего Лешурочку за эти шестнадцать лет! Стоило ей заговорить на его любимую тему, как лицо его разгладилось, приняло обычное оживленное выражение.

— Я очень рад буду, если и Леля послушает прекрасную музыку. Ах, Сашуня, какой это хорошенький дуэт. Только мало я этим занимаюсь. Ужасно дни летят, все в дороге и в дороге. Сама посуди. В Самаре я пробыл только день. Остановился, как обычно, у Пудовкина, ну знаешь, постоялый двор у Вшивого базара, а потом прошлялся весь день по магазинам и к шести часам перевез чемодан к Марье Михайловне, пригласившей меня идти с ними в ложу в театр, а из театра прямо на поезд домой, Так мне и не удалось написать тебе из Самары. Но с каким удовольствием зато я посмотрел «Ричарда третьего» в исполнении самарских знаменитостей братьев Адельгейм. Вещь, ты знаешь, тяжелая, в старом вкусе, но даже такая вещь и то сошла хорошо благодаря замечательной игре. И, представь себе, театр теперь каждый день полон. Приехал в Сосновку, ночевал, а наутро уже сломал изрядную путину: на Булате поехал на хутор Медведевых за обещанной пшеницей. По совету мужиков поехал своим полем, правда, мне хотелось, кстати, проверить ометы сена, и пришлось мне от конца нашего участка до дороги в Красную поляну, представляешь, ехать це́ликом, без дороги. И жеребца утомил, и сам устал. Шел пешком, чтоб ему было легче. Насыпал пшеницы, добрался до Марьевки, переночевал, вернулся в Сосновку. Не успел отдохнуть, а уже пора ехать в Безенчук за сеялками. Все-таки, Сашуня, я решился купить их. Кеницер торопил, ему их надо выписывать из Москвы, а я все колебался. Видишь ли, с одной стороны, сколько мы теряем в урожае при плохом рассеве. Раньше я еще надеялся на то, что в следующий год отыщу получше рассевщиков. А теперь у меня уже и этой надежды нет. А вы-то как?Я все говорю и говорю...