Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

— Ты несправедлив к нему... Он же пишет только с точки зрения тети и Левы, а ты задаешься вопросами нравственной оценки подобных вещей. Не думаешь ли ты, что Алеша толкает нас на безнравственный поступок...

— Нет, не думаю. И мне ясно, что им руководит желание выручить из беды кузена. Но дело в том, что не могу же я ломать себя шиворот-навыворот всего наизнанку, да еще в преклонных годах. Я всю жизнь построил на отсутствии протекций, пролазов и всяких неблаговидностей. Да и мы ему с детства твердили о том, что нельзя в жизни пользоваться своими знакомствами для достижения карьерных целей. А он побыл среди Комаровых, и сразу ему кажется, что можно пользоваться такими вещами. Вот отсюда идет мое недружелюбное отношение к аристократии, к знатности, к верхам общества. Именно аристократия приучила общество легко смотреть на протекцию, на неблаговидные поступки ради родственников. Эти тенденции так сильны в них, так прикрашиваются ореолом непосредственного чувства, что, как яд, они вливаются в хорошие сердца, недостаточно защищенные. Богатство, связи, дипломы, положение и тому подобное — все это для людей этого круга является такими ценностями, что в погоне за ними они охотно мирятся с тем, что в тайниках собственного достоинства у них оказывается брешь, иначе говоря, что у них не будет его, а когда таковое потребуется, то можно будет притвориться, что оно есть, вызвать на дуэль... Боюсь я за него, за нашего Лешуню, как бы Комаровы не сбили его на ложный путь.

— Да, Левушка совсем безвольный, надломленный, что ли.

— А что сделало его таким? Не то ли, что он всегда надеялся на связи и влияние отца? Что дала бы ему удача в покупке диплома, если бы она состоялась? Еще большую уверенность в ничтожестве людей, в значении денег и связей и в результате еще большее безволие и еще более гнусное миросозерцание. Пусть он испытает жизнь, тогда, может, и поймет что-то. Пусть увидит истинные, а не дутые ценности...

— А помнишь, как мы немилосердно хохотали над фразой Алеши, что мы подшипники... Ну и комик же он... Как у него непосредственно все получается... Папа и мама у него всего лишь подшипники...

— А что ты думаешь. Так оно и есть, ведь вся наша жизнь была посвящена в сущности только ему. И он это понимает... Что ни говори, а без подшипников, кажется, нет ни одной машины. Самые нужные люди, эти подшипники...

— А ты, Лешура, напиши ему подробное письмо с изложением своих взглядов. Может, это образумит его, напомнит ему, что есть другая точка зрения на жизнь, на взаимоотношения между людьми, которая отличается от точки зрения Комаровых и людей их аристократического круга.

Получив письмо от Алексея Аполлоновича, Алексей Толстой действительно о многом передумал. Он-то хотел искренне помочь, а вышло совсем уж плохо. Отчим, может быть, и прав. Но что он скажет тетке и Леве, которые так уцепились за эту возможность выбраться из трудного положения. Ведь после такого афронта Левушка действительно может пропасть.

Самарские новости, которые он узнавал из писем матери и отца, Алексей близко принимал к сердцу, делился ими с Юлей во время своих прогулок по Петербургу. Особенно его поразила весть о сильном и опасном пожаре недалеко от их дома. Сгорело десять домов на Вознесенской, напротив задов Государственного банка. Сбор всех частей пожарных едва смог локализовать пожар. Как наверное было тяжело отцу, когда он смотрел на бушующее недалеко от его домов пламя. Родители рассказывали в своих письмах и о том, что чаще стали встречаться с родителями Юли, подолгу разговаривают, обмениваются новостями из Петербурга. Ясно, что они уже заранее ищут подход друг к другу, понимая, что дети их недолго будут тянуть со свадьбой. «Ну и хорошо, — думал Алексей, — что все так складывается. Только все-таки обидно, что отец не пошел ему навстречу с Левой Комаровым. Напротив, отчитал, как мальчишку. Неужели поговорить с Пономаревым о таком пустяковом деле — это непосильная задача?..» Об этом письме Алексей никому не говорил, даже Юле. Уж больно оно било по его самолюбию. Нет, родители не подшипники, как он их называл, без которых не может существовать ни одна машина. Родители вполне самостоятельны, принципиальны, независимы в своих мнениях, им ничего не навяжешь. В критические минуты Алексей доставал письмо отца и много раз перечитывал его, хотя и знал его почти наизусть. С 19 октября, когда он получил его, прошло больше месяца, а отточенные фразы отцовского письма до сих пор больно ударяли в самое сердце. Может, он действительно подпал под влияние этой аристократической семьи и их философии жизни?.. Может, он действительно оказался в окружении белоподкладочников и перенял их жизненные принципы?..

Жизнь Петербурга увлекла Алексея Толстого разнообразием удовольствий и развлечений, к чему он давно был расположен. Учеба учебой, а жизнь коротка, молодость быстро проходит, так стоит ли уж так упорно гнуть спину над чертежами и всяческими математиками... Не лучше ли прогуляться по Невскому и развеяться, поиграть в бильярд, зайти в ресторан, который так соблазнительно заманивает разнообразием блюд... Да и друзья его такого же мнения... Но вскоре Толстой впал в уныние: бесцельно проведенные дни ничего ему не дали, только угрызения совести омрачали душу... И он все чаще стал вспоминать своих прежних друзей, которые так много давали ему радостей и уверенности в себе. Может, это только вначале так бывает, а потом у него опять сложится хорошее товарищество.

Да, таких друзей, как сызранские Абрамов и Сафотеров, самарские Пырович и Мирбах, ему пока не попадалось на пути. Почему-то больше всего именно с прожигателями жизни чаще всего приходилось ему сталкиваться. Даже в Самаре, судя по отцовскому письму, происходили перемены в общественной жизни: во всяком случае, при выработке устава нового в Самаре общества семейно-педагогического кружка многолюдное собрание разделилось на два лагеря, на консерваторов и прогрессистов, требовавших расширения задачи общества. И прогрессисты взяли верх. А в Петербурге Алексей ничего не увидел. Только в одном из своих первых писем писал: «О беспорядках еще пока ничего не слышно, студенты сидят больше по домам, горняки еще только съезжаются». И совсем, кажется, потерял всякий интерес к своим литературным занятиям. Не верится, что совсем недавно он написал автобиографическую повесть и несколько рассказов, так и не законченных. Проблемы искусства и литературы отходят на второй план.

Принимался он по совету матери читать теоретическую книгу по искусству Гюйо, даже написал ей, чтобы успокоить, что прочитал книгу, а на самом деле прочел только одну его статью и бросил. Что толку читать непоследовательно, подумал он, все равно что при изучении математики выучивать спряжения латинских глаголов. Уж если заниматься теорией искусства, то как следует, а это только потеря времени. Для отдыха он у букиниста купил полное собрание сочинений Золя. Тут другое дело. Хоть чему-то может научить, да и читать его легко, можно не напрягаться.