Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

В феврале 1901 года студент Карпович убил министра народного просвещения Боголепова. Вместо Боголепова министром народного просвещения назначается бывший военный министр генерал Ванновский, провозгласивший от имени правительства «новый курс» в области университетской политики. И расчет правительства оправдался. Необыкновенная ласковость тона в речах государственных деятелей, появившаяся в результате этого «курса», пышные обещания самого Ванновского на время увлекли известную часть студенчества, поверившую этим обещаниям. Но они так и остались обещаниями. И в результате не прошло и нескольких месяцев после объявленного «нового курса», как к концу 1901 года наблюдается, по словам Ленина, «новый взрыв студенческого протеста». 20 сентября в «Искре» В. И. Ленин, внимательно следивший за студенческим движением, отмечает, что «демонстрации возобновляются по самым различным поводам и в Нижнем, и в Москве, и в Харькове. Возбуждение повсюду растет... В Нижнем небольшая, но удачно сошедшая демонстрация 7 ноября была вызвана проводами Максима Горького. Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло, как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации — в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из его родного города...

В Харькове демонстрация, вызванная студенческими делами, перешла уже в настоящую уличную свалку, в которой приняли участие и не одни студенты. Опыт прошлого года не прошел для студентов даром. Они увидели, что только поддержка народа и главным образом поддержка рабочих может обеспечить им успех, а для приобретения такой поддержки они должны выступать на борьбу не за академическую (студенческую) только свободу, а за свободу всего народа, за политическую свободу»...

В ответ на эту расправу зимой 1901/02 г. была объявлена всеобщая студенческая стачка, в которой приняло участие около тридцати тысяч студентов.

Алексей Толстой уехал в Самару раньше объявленной забастовки и слышал только отзвуки ее. В Петербурге же нельзя было оставаться в стороне от студенческих волнений. Первое время драматизм и накал страстей захватил и его деятельную натуру.

В институте занятия начались только 12 января. Но на лекции ходило мало студентов. Там не поговоришь, не обменяешься своими впечатлениями. Другое дело — чертежные, рекреационный зал, коридоры. Студентов там было полно. Сходок не было, но возбуждение нарастало. Бесполезны были увещевания пойти на лекции. Назревала забастовка. Увидев, что уговоры не помогают, начальство временно закрыло институт. В конце января начались обыски и аресты.

«Время теперь паршивое, неопределенное, — писал Алексей в Самару, — в институт я не хожу: боюсь что у меня будут делать обыск, т. к. на В. О. [2] Васильевский остров. почти везде обыски, но особенного у меня ничего нет, только неприятно».

Алексей Толстой часто задумывался о происходящих волнениях, вспоминал свою войну с инспекторами в реальном училище, сравнивал прошлое с настоящим, находил что-то общее в своих тогдашних действиях с тем, что он наблюдал сейчас. Тогда он все время чувствовал серьезную поддержку матери и отца, а сейчас он сам должен решать за двоих: необдуманных решений, скоропалительных поступков он не может себе позволить. В голове кавардак и усталость. К тому же матушка озадачила своим предложением сократить расходы до пятидесяти рублей. Ну почему? Понятно, предстоящая свадьба, семейная жизнь вскоре потребуют дополнительных и значительных расходов. И он мог бы сократить сиюминутные расходы. Это не трудно сделать, он вошел в норму. Но какие из этого последствия? Во-первых, думал Алексей, большинство удовольствий, как-то: театры, концерты, будут отчасти закрыты, ибо ходит он туда не один, а с Юлей, а это, каждому понятно, обходится дороже, чем одному. Потом, придется сидеть очень часто голодному, особенно к концу месяца, а в-третьих, ему придется очень редко видеться с Юлей, так как это удовольствие обходится минимум в тридцать шесть копеек, ведь она живет бог знает где. Теперь спрашивается: ради чего он будет лишать себя удовольствий в то время, когда они особенно интересны? Ради того, чтобы сшить себе лишнюю тужурку — да ну ее к черту. Нет, в этом году ему бы хотелось получать полностью все проценты с завещанного графом Толстым капитала. Ста рублей-то постоянно не хватает. Вчера, например, пришел Комиссаров, стали подсчитывать свои капиталы, и оказалось, что у них у обоих в настоящем и будущем семьдесять копеек. Думали, думали, какой гешефт им сделать, и решили тиснуть в петербургскую газету статейку Алексея. Если ее напечатают, то он, конечно, первым делом пошлет ее родителям, пусть знают, что их сын дурака не валяет в Петербурге.

И действительно, Алексей много занимался. В школе Войтинского он почувствовал сладость трудовых усилий, а на конкурсных экзаменах вознаграждение за них. Теперь уже не надо его подталкивать, заставлять. Он сам понимает всю ответственность перед собой и своими близкими. Ребячливость прошла, как и время безответственных поступков. В «Предварительных замечаниях гг. студентам» прямо говорится, что в случае забастовки первый курс исключается из института. А события неожиданно для него приняли такой оборот, что на днях должна состояться сходка, на которой непременно примут решение о забастовке. А тогда собирай пожитки и отправляйся на все четыре стороны. Могут, правда, и до сходки закрыть институт, как это уже сделали с Институтом путей сообщения. И что тогда делать? Все равно из Питера нельзя уезжать, не бросать же Юлю здесь одну, опасно. Если только и женские курсы прикроют, правила же распространяются и на курсисток. Тогда другое дело, думал Алексей Толстой, у которого с каждым днем крепла уверенность в том, что настали последние дни его пребывания в институте. Университет закрыт. Горняки забастовали. Между студентами идут аресты, Из Технологического арестовали двадцать четыре человека. Некоторых из них Алексей знал: симпатичные люди. Однако Алексей видел, что ничто не могло расшевелить инертную массу большинства специалистов: ни введение временных правил, ни забастовки и аресты. Готовности к открытому протесту он не замечал в своей среде.

Алексей не раз слышал о причинах общего недовольства в стране, и получалось, что чуть ли не все слои русского общества недовольны олигархическим управлением чиновничьей корпорации. Особенно разумными ему показались мысли его дяди, Николая Шишкова, с которым он долго разговаривал о студенческих беспорядках.

— Конечно, ты должен разобраться в том, чем обусловлены теперешние беспорядки, — говорил Николай Шишков, отвечая на его вопрос. — Прежде всего диктатурой чиновничества. Я лично много раз сталкивался с этой диктатурой. Вот последний случай. Как ты знаешь, я сейчас занят совершенно новым делом, хочу ответить на давно мучающий меня вопрос: как отразилась деятельность крестьянского банка на крестьянах, купивших с его помощью землю. Рассмотрены должны быть десять губерний в разных точках России. Мне предложил заняться этой работой директор банка граф Мусин-Пушкин. На это у меня уйдет года три, но я не жалею об этом, очень интересная и самостоятельная работа. И что ж ты думаешь? По каждому поводу мне ставят палки в колеса, не дают сведения, не дают отчеты, документы. И все из-за того, что боятся правды, элементарной правды факта. Эта неурядица чиновничьей правительственной диктатуры проявляется во всем русском обществе, сверху донизу, как всеобщее неудовольствие, которое выражается во всеобщем политиканстве, не временном, поверхностном, а глубоком, хроническом. Политиканство это, как общая болезнь всего общества, отражается на всех его проявлениях, отправлениях и учреждениях, поэтому оно необходимо отражается и на учебных заведениях с их более молодым, а поэтому и более восприимчивым населением, которое тоже оказывается под тем же давящим прессом бюрократической диктатуры. Разве может студенчество простить Ванновскому его политиканство, его двурушничество. Обещать реформы, а сейчас отказываться от своих слов, нет, такое не прощают. Никак не могут понять, что молодые люди такого уровня неохотно поддаются чиновничьей дрессировке, возмущаются, протестуют против систематического подавления человеческой личности и ее достоинства. Уже в гимназии, в реальном училище, как у тебя, рождается у молодого человека недоверие, негодование, а то и озлобление к начальству и к наставникам, и все это переносится в университеты и институты, потому что и тут молодежь встречается с тем же злом, с тем же подавлением и человеческой личности и ее достоинства. Не в храм науки, как предполагалось, вы приходите, а на такую же фабрику, которая призвана из вас, молодых, умных, горячих, выработать потребный государству чиновничий товар. Вот против этого подавления человеческой личности и протестует студенчество, лучшая часть русской молодежи. Этот протест лежит, думается мне, в основе всех студенческих волнений, которые уже длятся несколько десятков лет и грозят, все усиливаясь, продлиться и в будущем, унося с собою лучшие силы русской молодежи.