Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

В день именин Варвары Леонтьевны Александра Леонтьевна подарила ей фотографический снимок с одной иконы Владимирского собора в Киеве, чем доставила ей большое удовольствие. Они долго вспоминали свое киевское сидение, пожалели о тех раздорах, которые не смогли в то время преодолеть. Вспоминали об этом как о чем-то давнем и нереальном. Александра Леонтьевна вполне поняла Варину жизнь и ее семью. Холодное и неприятное чувство от прежних деловых сношений, которые возникали между ними, постепенно исчезало. Осталось только сожаление, что это не произошло раньше, и жалость по отношению к загубленным детям четы Комаровых. 6 декабря 1903 года она писала Бострому: «В день Вариных имянин, 4-го, Леля и Юленька обедали здесь. Юленька здесь произвела очень хорошее впечатление. В самом деле она очень мила со своим кротким и спокойным личиком.

Приходил Левочка, принес матери конфеты, сел и начал рассуждать о пользе физического труда и о ненормальностях светской жизни. Все это верно, но как, самоуверенный и неприятный, никого не слушает и говорит сам с величайшим апломбом».

По своему обыкновению Александра Леонтьевна больше молчала и слушала. Алексей вставлял ехидные словечки по поводу высказываний Левы, и все-таки праздничный обед не получился, прошел скучно, чувствовалась разница в мировоззрении, в жизненном укладе: одни принадлежали к труженикам, другие — к светским тунеядцам. Алексей не сразу раскусил немудрую философию своего двоюродного брата, а потом, когда понял его паразитическую суть нахлебника, быстро ушел из-под его влияния. И теперь мог снисходительно относиться к его пустым рассуждениям. За обедом Комаровы заговорили о балете, который им предстояло посмотреть на следующий день, приглашали Толстых в свою ложу, но Алексей и Юля были заняты, а Александра Леонтьевна постеснялась пойти вместе с ними: новое платье еще не готово, а в ее черном «при их грандерау как-то неловко», — объясняла она Бострому.

Совсем по-другому она чувствовала себя у Алексея. «Лелюша и Юленька милы со мной необычайно, просто сердце радуется, так с ними тепло».

В субботу, 6 декабря, с большим опозданием наконец-то платье было готово. Два приемных четверга пропустила Александра Леонтьевна, лишь бы быть достойной той высокой литературной среды, куда она должна была явиться по протекции своего сына. В этот день она заехала в институт за Алексеем, который, бросив критический взгляд на мать, остался доволен ее внешним видом. Как-никак он тоже надеялся, что после этого визита дела матери поправятся, а значит, и его акции поднимутся.

— Представляешь, Лелюша, — заговорила Александра Леонтьевна, как только они вышли из института, — только сегодня эта ваша хваленая швея, будь она проклята, соизволила доделать платье. Необходимо ехать к Яковлевой, а не в чем. Ведь мое черное стало просто неприличным, я его треплю чуть не каждый день. Сколько уж можно откладывать?

— А как, мама, твои дела у Сытина, в «Мире Божьем»?..

— От Сытина вчера получила ответ. Пишет, что согласен издать «Два мирка», но от книжки рассказов отказывается и прислал ее вместе с письмом. Спрашивает

мои условия...

— У Сытина может получиться хорошая книжка. Но пятнадцать процентов мало, это нищенское вознаграждение за твой каторжный труд, мама. Ты сходи к Вольфу, он дает больше, вот увидишь.

— Знаешь, что бывает, если за двумя зайцами погонишься...

Алексей расхохотался, наивность матери его развеселила.

— А ты, мама, набирайся опыта, прежде чем ответить Сытину, сходи и узнай у Вольфа, сколько он даст, узнай его условия, а тогда уж решай.

— Я схожу, Леля, как ты советуешь, но и то, что дают, не так уж плохо, лучше, чем ничего. Я слишком научена горьким опытом, чтобы не схватиться за издателя, который с удовольствием будет издавать мои вещи. Он также пишет, что хочет издать мою «Подружку». Это тоже чего-нибудь да стоит.

— Мама, а почему бы тебе не обратиться в «Знание», и платят, говорят, очень хорошо, а уж об известности и говорить нечего. Вот Леониду Андрееву стоило опубликовать первую книжку в «Знании», а разговору на всю Россию. А ведь только вчера был безвестным судебным репортером.

— Пожалуй, завтра и пойду по издателям. Может, что-нибудь и выйдет. А уж книгу рассказов непременно отнесу в «Знание». А если уж не примут, то придется издавать на свой счет. А Леониду Андрееву действительно здорово повезло, его рассказ «Бездна» вызвал целую бурю яростных нападок и восторженных оценок. А ты читал, как графиня Толстая, жена Льва Толстого, напечатала в газете возмущенное письмо, в котором выражала протест против публикации столь безнравственного рассказа. Мне тоже кажется, что рассказ стоило бы смягчить, как-то переделать...

— А зачем? Стоит смягчить, как-то переделать, и получится нечто совсем другое, подчас далекое от авторского замысла. Вот, мама, я прочитал папино письмо, ты давала мне читать, в котором он сообщает, что, переписывая твоих «Выборщиков», он что-то переделывал на свой лад...

— Ну и что? Это не вредит делу...

— Да как же не вредит? Нельзя никому делать поправки в художественном произведении, ведь это лишает его индивидуальности.

— Да нет, он крайне осторожен с поправками, боясь именно повредить индивидуальности. Ты, безусловно, прав, если посмотреть на это со стороны, так сказать, вообще, но у нас уж так сложилось, что он все читает, что я напишу, и делает свои замечания, а иной раз и переписывает, внося свои исправления. Это не лишает меня ни самостоятельности, ни индивидуальности, зато становятся виднее мои недостатки и просчеты.

— А в редакции «Читальни народной школы» ты была? Что там сказали? — Алексей незаметно перевел разговор на другую тему.

— Представь, там помнят мою «Няньку» и знают «Подружку». Редактор Морев очень лестно отозвался о «Подружке». Он не успел прочесть «Страшного солдата», и потому я опять пойду в редакцию во вторник. А «Кто кого перехитрил» он прочел и находит, что для редакции он не подходит, так как в нем есть сказочный элемент, которого они избегают. И я не могла с ним не согласиться. Действительно, сказочный элемент нежелателен для крестьянских детей, которые вокруг себя слышат разные предрассудки... Замечаешь, что я лишаюсь дара русской речи, это оттого, что я с утра до ночи слышу смесь французского с нижегородским у Комаровых. Вообще, должна тебе сказать, обращение его очень дружественное, даже почтительное, и как будто бы чуется, что моя работа в журнале желательна. Между прочим я сказала, что издаю новую книжку детских рассказов, и он сожалел, что я издам ее, не попробовав раньше поместить рассказы в журнале. Конечно, эти рассказы не годятся, по моему мнению, для «Читальни народной школы», хотя можно было бы выбрать некоторые и отделать, но это уже конченое дело. Пожалуй, надо будет что-нибудь написать для этого журнала.