Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

И все же к 18-му декабря книга, — вернее, рукопись, — была готова к сдаче в издательство. Содержала она 11 глав. Две главы относились к военному времени, затем — тюрьма, лагерь, ссылка, наше «Тихое житье», и три последних главы были посвящены периоду Саниной известности: «Иван Денисович на воле», «Тема или талант?» и «Перекрестки».

Константин Игоревич первоначально хотел, чтобы книга кончилась нашей драмой, моим бегством и тем, как я пришла к мысли писать о нашей жизни вообще (не только о судьбе писателя Солженицына), когда в поезде «Великие Луки — Рига» моя рука потянулась к бумаге, чтобы написать: «Когда началась война, нашему супружеству было немногим более года…» Таким образом, по мнению Константина Игоревича, как бы завершался круг.

Однако я настояла на том, чтобы повествование моей первой книги заканчивалось 1964-м годом: провалом с Ленинской премией, высокой оценкой «Круга первого» Твардовским и нашей первой личной драмой. Константин Игоревич подхватил мою мысль о Солженицынских ножницах между личным и социальным планами и предлагал последовательно проводить ее. Он понял, как перевернулась вся наша жизнь, когда к Солженицыну пришла слава. Произошло как бы полное отрицание нашего «тихого житья»! Письма, посетители, корреспонденты превратили нашу тихую рязанскую квартиру в сумасшедший дом, из которого Александру Исаевичу попросту приходилось спасаться бегством.

Родился конец книги, которым я даже немножко гордилась: «Что раньше увидит свет? Какое произведение Солженицына скорее прочтут читатели „Нового мира“ — „В круге первом“ или „Раковый…“?» Я очень просила редактора оставить этот конец, который одновременно требовал ответа на вопрос, почему не увидело свет у нас ни то, ни другое. Моему редактору конец очень понравился. Он даже назвал его «гениальным», и я надеялась, что так и будет заканчиваться книга, как бы ни пришлось ее еще сокращать.

Пока что сокращение глав, посвященных Саниной известности, коснулось преимущественно цитат из бесчисленных писем читателей. Значительную часть их Семенов считал «горой мусора» и предлагал выбрать лишь немногие. При этом он ссылался на авторитет самого Солженицына, который часто благодарил читателей «не за похвалы, а за понимание». Тут происходила самая настоящая экзекуция: страница вычеркивалась за страницей, а то и сразу несколько страниц подряд… В ответ на частые мои протесты следовал аргумент: «Рукопись не резиновая!»

И все-таки, когда все было отпечатано, число авторских листов приближалось к тридцати. Хоть я и выдержала срок сдачи рукописи, но не выдержала объем — превысила его в два раза. Предстояло все сокращать, и очень основательно.

На этот раз было решено, что сокращением мы займемся уже не вдвоем, а втроем: присоединится еще и Вячеслав Сергеевич Рогачев.

Мне предоставили просторный номер в гостинице «Пекин». Перед каждым из нас троих отпечатанные страницы рукописи.

— Придется это убрать, — говорит один из редакторов.

— Нет, не согласна!

— Тогда уберем вот это.

— Нет-нет, уж лучше то.

Меня будто режут по живому. Но что же делать, я сама не сумела уложиться в 14 авторских листов.

В Москве работа по сокращению рукописи закончена не была. Дальше я ее продолжала в Рязани — одна или с помощью Константина Игоревича, время от времени приезжавшего ко мне. Его приезд в самом конце декабря принес с собой тревогу и, я бы сказала, растерянность: стоит ли продолжать работу над рукописью? Дело в том, что 28 декабря в Париже на русском языке вышел 1-й том «Архипелага ГУЛАГа»!!!

Александра Исаевича сообщение об этом событии застало в Переделкине на даче у Чуковских, где он работал над третьим дополнением к «Теленку» (главы «Нобелиана» и «Встречный бой»). Он-то ожидал этого, а для меня это было ударом грома среди и так далеко не ясного неба.

Что же будет? Я в первую очередь думала о личном: что будет с Александром Исаевичем? С нами? Неужели наше свидание 25 сентября станет последним свиданием? Его обидное письмо от 15 октября — его последним письмом мне?

А редактора тревожило другое. Моя книга написана в доброжелательном тоне по отношению к моему герою. Как это будет теперь воспринято директором и главным редактором издательства АПН, от которых зависит ее издание? Лишь значительно позже Семенов сознался мне, что у него почти пропала надежда на издание моей книги. В лучшем случае потребуются значительные изменения в рукописи.

Очень скоро по западному радио стали читать главы из «Архипелага…?», в том числе главу «Следствие». Автор очень загадочно написал в ней о том, что не имеет оснований гордиться своим поведением на следствии, просит не бросать камень в тех, кто оказался слаб… А это означало, что в моей книге нельзя пройти мимо этого.

Между тем еще осенью мною по вдохновению был написан этюд о Санином следствии 1954-го года. Я отталкивалась при этом от его рассказов мне, от рассказа о своем следствии Глеба Нержина в «Круге» своему другу Рубину, от собственной интуиции. Показала этот этюд Константину Игоревичу. Тот оценил мое воображение, но посчитал такое описание следствия неприемлемым: у меня все, решительно все основано на документах и вдруг… фантазия!? Тогда я стала перечитывать первые тюремные письма своего мужа, вспомнила недоумение моей мамы при прочтении одного из этих писем: в нем Саня выражал радость по поводу того, что я… на свободе. И у меня родился другой текст.

«Архипелага…?» у меня тогда, разумеется, не было, а цитировать его было бы нужно. Константин Игоревич по памяти подсказал мне две цитаты, уверяя, что он точно запомнил их. Оказавшиеся неточными цитаты так, увы, и попали в мою книгу. Моего редактора это не смутило. «Какое это имеет значение?» — говорил он мне. Я же каждую неточность воспринимала болезненно.

У Солженицына в «Архипелаге» написано, что прокурор подполковник Котов разъяснял ему, почему он получил кроме 10-го пункта 58-й статьи (агитация) еще и 11 — й пункт: «Один человек — человек, а два человека — люди. Значит — группа!» Я же, положившись на память своего редактора, внесла эту реплику в книгу в измененном виде: «Подполковник Котов разъясняет, что даже полторы, мол, больше одного. А значит — группа!»

«Архипелаг ГУЛАГ» оказался в моих руках только тогда, когда книга моя уже вышла. Весьма слабым утешением служило мне то, что

я никому не подарила и не отправила ни экземпляра своей книги, не исправив цитаты.

Это лишь один пример той небрежности, которую я постепенно начала замечать у своего редактора. Я стала понимать, что отношение к материалу у писателя и редактора совершенно различное, и оно отнюдь не украшает последнего. Итак, в наши отношения с Константином Игоревичем вошли элементы недоверия с моей стороны.