Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Я Кирилла давно не видела, давно ему не звонила. Даже привезенную для него разрисованную Надей тарелку не успела передать. И все потому, что между нами стала его злополучная статья, порочащая Саню, — не только написанная, но и напечатанная в Дании.

Мыслями ушла в воспоминания. Среди многого вспомнилась наша студенческая размолвка, длившаяся почти четыре года. Тогда Кирилл приревновал меня к Коке Виткевичу, увидев нас вместе входивших в лабораторию. А помирились, когда я уже была Саниной женой. Потом он жалел о такой глупой ссоре и уверял, что не будь ее, не допустил бы, чтобы я вышла замуж за Саню, который (Кирилл был в этом уверен) не мог не подавить моей личности.

В тяжелые для меня годы Саниного заключения одной из самых больших радостей была наша с Кириллом игра на рояле в четыре руки. «Эг-монд», V и VII симфонии Бетховена, особенно любимая нами 2-я часть VII симфонии… И все это оборвалось вместе с разрывом Лиды с Кириллом. Кирилл так и не простил мне до конца жизни, что я, держа сторону Лиды, перестала общаться с ним. А я не могла иначе, не умела двоиться, хотя и теряла очень, очень много. Считая Кирилла неправым по отношению к Лиде в таком остром в то время квартирном вопросе, я не скрыла своего отношения к этому от Сани, когда мы соединились с ним вновь. И вот Саня, посетив после возвращения из ссылки их общую учительницу литературы Анастасию Сергеевну Грюиау, имел несчастье пересказать все это ей. А Кирилл был ее любимцем. Да и в смысле литературного таланта она всегда отдавала предпочтение Кириллу. При очередной встрече с ним Анастасия Сергеевна сказала Кириллу, что «Саня для тебя больше не существует». Причину объяснить отказалась. И друзья действительно после Саниного возвращения не увиделись ни разу.

Правда, в 1967-м году Кирилл вдруг потянулся к нам, написал письмо. Мы очень обрадовались. Лет прошло много. Лидина жизнь к этому времени устроилась, а общее прошлое было таким притягательным… Но тут же он и передумал. Мы с Саней были очень огорчены, и к Саниному письму Кириллу 21 августа 1967 г. я сделала горькую приписку:

«Эх, Кирилл, Кирилл, как можно так опрометчиво бередить прошлое…»

Встретилась я с Кириллом только весной 1971 года, испугав его своим тяжелейшим моральным состоянием — то было время апогея нашей с Саней драмы. Кирилл очень жалел меня, страшно осуждал Саню, считая его поступок по отношению ко мне «самым настоящим предательством».

Но у Кирилла были к Сане и свои счеты. В Госбезопасности, куда его не один раз вызывали, Кириллу дали прочесть Санины показания, которые самому Солженицыну дали повод написать в «Архипелаге»:

«Еще один школьный наш друг детства едва не сел тогда из-за меня. Какое облегчение было мне узнать, что он остался на свободе 2 ».

С другой стороны, в «Архипелаге…» оказались очень задевшие Кирилла слова. Поняв из Кириллова письма к нему 1967 года, что для того Маркс и Энгельс по-прежнему являются авторитетами, Александр Исаевич в «Архипелаге» бросил: «Я и думаю: ах, жаль, что тебя тогда не посадили! 3 » Счеты эти завершились статьей Кирилла «Ремарка» (имеется в виду ремарка к «Архипелагу…»), где Кирилл выстроил «психологическое доказательство» того, что Саня сам спровоцировал свой арест.

Я нахожу способ сообщить о кончине Кирилла Лиде. И вот почти через двадцать лет — первый ее звонок и милый колокольчатый голос: «Натуся, это я…» А встретились и обнялись уже на кладбище. Через несколько дней она — у меня в гостях.

Говорили много: и о ней, и обо мне, и о Кирилле. Лида с ним время от времени виделась, изредка они перезванивались, они считали себя товарищами. В последний раз Лида виделась с Кириллом весной, когда он дал ей почитать свою «Ремарку». Лида очень тогда взволновалась. Она совершенно не помнила того, о чем писал Кирилл: будто они однажды получили от Сани письмо резко антисоветского содержания и были, как писал Кирилл, очень удивлены, считая Саню трусом, и в то же время перепуганы, ибо на конверте стоял штамп военной цензуры. Лида была так взволнована, прочтя все, о чем написано было в «Ремарке», что не могла после этого ни позвонить Кириллу, ни увидеться с ним. Дело в том, что Лида была тяжело больным человеком, боялась инсульта, от которого погибли все родные, избегала излишних волнений.

— Наташа, — спросила Лида с горечью, — зачем он это сделал?..

Странно, что Лида задала мне тот же самый вопрос, который Саня немного позже задаст покойнику Кириллу: «Кирочка, зачем ты это сделал?»

— Вероятно, обида, а может, и зависть, — ответила я Лиде.

В самом деле, с одной стороны — показания Сани на следствии и позже в отношении Кирилла; с другой — литературный талант у Кирилла был не меньше Саниного. Только кто же виноват, — думалось мне, — что у Кирилла не было других Саниных качеств, без которых невозможно было достичь той писательской высоты, на которую взобрался Саня? Тут и воля, и трудолюбие, и целеустремленность, и самодисциплина… «Саня — великий работник», — вспоминаются мне слова Николая Ивановича Кобозева.

Лидочка, как оказалось, читала мою книгу.

— Спасибо за то, что хорошо обо мне написала.

От Всеволода Сергеевича передала привет и сказала: он просил передать, что дурных чувств ко мне не питает. Рассказывала о Сереже и Боре. Оба — физики, кандидаты наук. У Сережи два сына. У Бори — дочь. Сережа — добрый. Боря — сложный. Говорит, что Сережа (я воспитывала его в течение 4-х лет) хорошо понимает, что я для него сделала.

Лида не сразу поняла меня, когда узнала, что я продолжаю писать о Сане, о его и своей судьбе. Ей казалось, что мне следовало бы взять ребенка на воспитание. Но я ее убедила, что просто не могу не писать, что вижу в этом смысл своей жизни.

Ведь надо же так! Чтобы снова появилась в моей жизни Лида, должен был уйти Кирилл…

В том же 1977 году очень запомнился мне день 10 декабря — 3-я годовщина вручения нобелевских наград Александру Исаевичу. Магнитная запись всей церемонии у меня есть. Ко мне должны были прийти в тот день супруги-художники Сергей Михайлович и Нина Васильевна Ивашевы-Мусатовы. Вот и дам им прослушать запись! Но надо как-то предварить ее. И я перелистываю свою главу «Нобелевская премия», пунктиром наговариваю на магнитофон кое-что из того, что предшествовало и сопутствовало получению моим мужем этой престижной международной награды. Полученный отрывок назвала «Экспромт», а в скобках: «Ко дню 10 декабря».

Реакция Сергея Михайловича меня поразила. Наиболее сильное впечатление произвела на него не Нобелевская церемония, а то, что я наговорила. После этого я решила поработать над своим «Экспромтом» всерьез и отпечатать его, чтобы можно было давать людям читать. Нс удержалась и принесла свой опус на встречу с Лидочкой. «Очень хорошо с литературной стороны и очень многое разъясняет», — резюмировала она.