Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Сразу перехожу к примерам.

В моей книге даны рассуждения в связи с моей поездкой на фронт весной 1944 года в красноармейской форме и с соответствующими документами:

Решетовская, стр. 40: «Я успокаивала себя мыслью, что фронтовому офицеру за этот маленький „спектакль“ ничего не сделают. Тем более, что я собиралась остаться служить в Саниной части до конца войны».

Томаш Ржезач, стр. 57: «Я знала, что это запрещено, — напишет потом Наталия Алексеевна, — но я полагала, что такому хорошему боевому офицеру, каким был Солженицын, это простят».

В своей книге я рассказываю о наших с мужем разговорах на фронте:

Решетовская, стр. 40: «Он говорит о том, что видит смысл своей жизни в служении пером интересам мировой революции. Не всё ему нравится сегодня (…)»

Томаш Ржезач, стр. 67: «Он говорит о том, что видит смысл своей жизни в служении пером интересам мировой революции. Поэтому сегодня ему всё не нравится».

Ничего себе! — Заменить «не всё» словечком «всё»!

Об очередном письме мужа с фронта:

Решетовская, стр. 33: «Вскоре получаю еще одно письмо от мужа: „Мы стоим на границах 1941 года, — восторженно пишет он. — На границах войны Отечественной и войны революционной“».

Томаш Ржезач, стр. 67: «„Мы стоим на границах сорок первого года!

На границах войны революционной и войны Отечественной!“ — напишет он жене, когда советские войска выйдут на государственную границу Союза Советских Социалистических Республик».

Томаш Ржезач забыл, что литература — это не арифметика, где можно переставлять слагаемые. В данном случае перестановка (войны Отечественной и войны революционной) недопустима, ибо она обессмысливает все предложение!

После ареста Солженицына, который в то время командовал батареей звуковой разведки, старший сержант его батареи стал пересматривать книги, которые остались у Солженицына. В книге Реше-товской повествование идет от лица того самого сержанта — Соломина:

Решетовская , стр. 53: «Он собирал наши книги 20-х годов».

Томаш Ржезач, стр. 76: «Я сам собирал наши книги 20-х годов».

То есть получается, что книги собирал сам Соломин.

Обнаружив среди этих книг немецкие, Соломин мне рассказывает:

Решетовская, стр. 53: «Для него это был просто любопытный трофей, но законы военного времени…»

Томаш Ржезач. стр. 76: «„Для него это был всего лишь особый трофей, но законы военного времени…“ Так, по словам Решетовской, поясняет все это Илья Соломин».

Ничего себе! — Заменить эпитет «любопытный» эпитетом «особый».

В этом уже сквозит как бы умысел!

Иногда искажение смысла дается Томашем Ржезачем под видом завуалированного цитирования. Со слов бывшего одноклассника Солженицына К. С. Симоняна я пишу о его школьных годах:

Решетовская, стр. 5: «Такая болезненная реакция Сани на малейший раздражитель удерживала и нас, его друзей, от какой бы то ни было критики в его адрес.

Даже когда он, будучи старостой класса, с каким-то особым удовольствием записывал именно нас: меня и Лиду, самых близких приятелей, в дисциплинарную тетрадь, — мы молчали. Бог с ним».

Томаш Ржезач, стр. 19: «Он всегда шел навстречу учителям и, если те хотели кому-либо доверить надзор за порядком в классе, выбор всегда падал на Моржа. (…) Моржу доставляло этакое низменное

удовольствие — педантично доносить учителям о любой ребячьей шалости своих одноклассников, и особенно самых близких друзей».

Строгий староста, выбранный самими же одноклассниками, а не назначенный, превращается по мановению волшебной палочки То-маша Ржезача в доносчика! Так пересказывается фактически уже не Решетовская, а Симонян!

Искажение смысла часто смыкается с искажением фактов, почерпнутых из моей книги. Примером тому служит представление Томаша Ржезача о том, чем могут заниматься заключенные. Оказывается, они в тюрьме могут превращаться в учителей\

Решетовская, стр. 76: «Летом 1946 года его возвращают в Бутырскую тюрьму, а оттуда везут в Рыбинск, где он получает работу по своей специальности — математика. „И работа ко мне подходит, и я подхожу к работе“, — пишет мне Саня оттуда».

Томаш Ржезач, стр. 102: «В Рыбинске он уже не занимался физическим трудом, а работал по специальности — учителем математики. „Работа здесь соответствует мне, а я соответствую работе“, — писал он Наталии Алексеевне Решетовской».

(О нарушении литературного стиля Солженицына в данном случае я писала выше.)

3. ЦИТИРУЕМЫЕ ФРАЗЫ СМЕЩАЮТСЯ ВО ВРЕМЕНИ, ЧТО ПРИВОДИТ К ПОДТАСОВКЕ ФАКТОВ.

Путаница времен происходит у Томаша Ржезача, например, тогда, когда он описывает наезды одного из наших тогда знакомых на дачу, находящуюся в Московской области, которая у Томаша Ржезача перекочевывает на Рязанщину. И то и другое житье относится к 1965–1968 годам, о чем в книге Томаша Ржезача на стр. 185 указано. Однако он тут же приводит в пояснение отношения Солженицына к гостям цитату совершенно из другого времени, относящуюся к периоду «тихого житья», т. е. к 1957–1962 годам! Вероятно, чтобы приблизить ее к описываемому времени, он в сноске указывает неверно страницу книги Решетовской, из которой эта цитата взята. К удивлению, цитата на этот раз дана точно, но она потеряла свой смысл ко времени известности Солженицына. Вот эта цитата:

Решетовская, стр. 144 (а не 183, как указывает Томаш Ржезач).

Томаш Ржезач, стр. 185: «Ведь ни один человек в городе не должен ничего знать, даже подозревать об истинной жизни моего мужа, о его творчестве». И это Томаш Ржезач относит ко времени, когда не только в Рязани, и не только в Советском Союзе не то что один человек, а многие знали писателя Солженицына!

Следующий пример относится ко времени написания Солженицыным рассказа «Случай на станции Кречетовка».

Решетовская, стр. 187: «Александр Трифонович был трогательно заботлив к Александру Исаевичу. Получив от него „Кречетовку“, он на всякий случай успокаивал Солженицына: „Так бывает, что один рассказ удается, а следующий — нет“. И просил не отчаиваться в случае неудачи».

Кстати, никакой неудачи не случилось, рассказ Твардовскому очень понравился! Даже была телеграмма: «Рассказ очень хорош» (В окончательный текст моей книги не вошла!).

Томаш Ржезач, стр. 150: «После успеха первой его повести появляются на свет два рассказа. Реакция на них, мягко говоря, была равна нулю. „Успокойтесь, Александр Исаевич. Так уж бывает в литературе — одна вещь удается, другая нет“, — сказал А. Т. Твардовский, прочитав (??? — Н.Р.) оба рассказа».