Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

За время пребывания в моей части Солженицын был лично дисциплинирован, требователен к себе и подчиненным, его подразделение по боевой работе и дисциплине считалось лучшим подразделением части.

Выполняя боевые задания, он неоднократно проявлял личный героизм, увлекая за собой личный состав, и всегда из смертельных опасностей вы — ходил победителем.

Так, в ночь с 26 на 27января 1945 г. в Восточной Пруссии при контратаке немцев его батарея попала в окружение. Гибель ценной, секретной техники и личного состава казалась неминуемой. Солженицын же, действуя в исключительно трудных условиях, личный состав из окружения вывел и технику спас.

За время боевой работы на фронте его подразделение выявило 1200 (тысячу двести) батарей и отдельных орудий противника, из которых 180 было подавлено и 65уничтожено огнем пашей артиллерии с его личным участием.

К боевой технике, к автомашинам, оружию Солженицын относился бережно и всегда содержал в боевой готовности.

За отличные боевые действия на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками Солженицын был награжден орденами: „ Отечественной войны 2 cm.“ и „Красной звезды“.

Командир разведдивизиона подполковник Пгиеченко.

С характеристикой согласен.

Командир в/ч 07900 генерал-майор артиллерии Травкин».

В книге «ЦРУ против СССР» обращает на себя внимание «тюрьма» возле Кавендиша, якобы возведенная ЦРУ для Солженицына, а еще — рассуждение о «букашках», которых ЦРУ «в случае нужды без труда возьмут к ногтю». Хотелось бы спросить у ее автора, как следует это понимать?..

Не могу не высказать в заключение сожаления, что все это приходится писать об авторе книги «1 августа 1914». Или все, что написано в его последней книге о Солженицыне, как раз и относится к тем «специальным вопросам», которые, как свидетельствует справка издательства на титульном листе, «освещены Ю. Н. Листвино-вым»?.. Но, увы, даже если так, это не снимает с Н. Яковлева всей полноты ответственности.

Н. Решетовская.

9 апреля 1980 г.

ПИСЬМО Н. РЕШЕТОВСКОЙ — В. Д. ШПИЛЛЕРУ

Дорогой Всеволод Дмитриевич!

Я знаю и хорошо понимаю, что Вас нельзя не беречь, и потому ни за что не обратилась бы к Вам с просьбой, если бы не находилась в состоянии крайнего отчаяния.

Мне кажется, Вы давно уже поняли, что Солженицыну подчас чуждо сострадание. Но сейчас сказать о нем, что он лишен сострадания к оставленной им женщине, — это сказать слишком мягко. Ко мне он безжалостен и беспощаден!

Оказавшись на Западе и уйдя, таким образом, от личных контактов со мной, он не только принимает на веру любой дурной вымысел обо мне, но и сам обрушивает на меня одну клевету за другой, обвиняя меня в грехах, которых я никогда не совершала и не могла бы совершить! То я выдала, якобы, место хранения «Архипелага», то ездила в Венгрию к его лагерному другу уговорить его сказать о нем плохое, то…, то…

Сначала обвинения в мой адрес были брошены Солженицыным в интервью по швейцарскому телевидению (17.6.74) и на пресс-конференции в Стокгольме (декабрь 74 г.). Не ограничившись этим, он стал порочить меня в книге, которую я ему поначалу сама же и печатала — в книге «Бодался теленок с дубом», вышедшей в издательстве «Имка-Пресс» в Париже в 1975 году.

Уже на странице 8-й Солженицыным сделана вставка (ибо этого не было, когда я печатала книгу в 67 году), будто я не приехала по его просьбе проститься с ним перед смертью в ссылку. Этот упрек совершенно несправедлив: Солженицын не только не звал меня приехать проститься, но перед своей болезнью отказал мне в переписке.

Соединившись со мною вновь в 56-м году, Солженицын простил меня за то, что после 10 лет ожидания я изменила ему и создала семью. («Я все тебе простил, я люблю тебя вновь и готов соединить наши жизни навсегда»), А теперь он не устает корить меня за это по всякому поводу, и вот сейчас, в отрывке к IV дополнению к «Бодался теленок с дубом» (изд-во «Имка-Пресс», 79 г.) так же ложно, нечестно усугубляет мою вину: «именно там покинула меня? душимого раком» — стр. 25. Будто я была с ним и вот тут-то, когда заболел, бросила!

Не поняв моего страстного желания помирить его с государством (еще и для того, чтобы избежать разлуки с ним!), он сделал на страницах «Теленка» (стр. 388–395) из меня марионетку, которую якобы подослали к нему с переговорами о печатании «Ракового корпуса». Он не понял и другой моей отчаянной попытки — уменьшить его «вину» перед государством, когда я за две недели до его высылки, в накаленной атмосфере травли его, согласилась дать интервью корреспонденту «Фигаро» Леконтру — лишь для того, чтобы обратить внимание на подзаголовок к «Архипелагу»: опыт художественного исследования. Только опыт! попытка! Пусть и другие пишут! и художественное исследование, а не научное! Значит, автор не претендует на то, что добыл истину в последней инстанции! (А дальше я уже не могла уберечь свою книгу от этих рассуждений! Вот и появился «лагерный фольклор»!)

Но вот теперь, отвечая в своем «Отрывке» Томашу Ржезачу на его лживую книгу «Спираль измены Солженицына» (которой и я была крайне возмущена, писала в одну инстанцию за другой, настаивала на изъятии из обращения), он обрушил на меня новую клевету. Солженицын обвиняет меня в том, что через меня на Запад подбрасываются какие-то компрометирующие его подделки, в то время как я за всю мою жизнь никогда никакими подделками не занималась!

И это — еще не самое страшное! Солженицыну мало было объявить меня виновницей смерти Воронянской (летом 73 года был взят ее экземпляр «Архипелага», она повесилась!). Теперь он делает меня виновной в смерти его матери. Это уже такое обвинение, с которым я просто не в состоянии жить! Он пишет:

«Тяжко виновен я перед матерью, но не в том, что не приехал, а в том, что свой офицерский аттестат (он мог быть выписан лишь на одно лицо, не на два), я выписал не на мать, а на обожаемую молодую жену Наташу Решетовскую (маме только переводы) — и тем доставил во-енкоматское покровительство жене в казахстанской эвакуации, а не больной в Георгиевске матери. И потому мама числилась не матерью офицера, а просто гражданской женщиной» (стр. 24, 25).

Перевернем страницу. Здесь говорится о моей книге «В споре со временем»: «Даже трудно поверить, что писал человек, бывший мне близким. Так отдаленно-отстраненно упоминает смерть моей матери, как будто совсем не имела на ту судьбу влияния, не настаивала на офицерском аттестате („если хочешь, чтобы Джеммочка твоя сохранилась“)» (стр. 26).