Дебра Мерк - Девочка в гараже [Реальная история приемной мамы] [litres]

Я прикасалась к смерти только дважды. В одном случае я завернула трупик в старое посудное полотенце и похоронила в коробке из-под обуви во дворе за домом. Мне было шесть. Во втором случае – подхватила совком и отнесла в мусор. А теперь я держала обмякшее тело женщины с петлей на шее.

Казалось, только вчера я щеголяла на шпильках в усыпанной драгоценными камнями короне «Миссис Вайоминг». А теперь сменила их на берцы и бляху надзирательницы Мерк в тюрьме Эстрейя в Финиксе, штат Аризона. Несколько недель в учебном лагере – и меня направили в то роковое утро в корпус А. Эстрейя делилась на общие камеры и корпуса одиночных камер, каждый обозначался буквой. Корпусов было всего четыре. Корпуса А и В были чисто женскими, стояли рядом и соединялись длинным коридором. Мужские корпуса C и D находились чуть поодаль, в другой части тюремного комплекса; в них могли разместить более 1700 заключенных.

Каждый корпус представлял собой огромный двухэтажный следственный изолятор из бетона и шлакоблоков, разделенный на отсеки. В центре каждого помещалась цилиндрическая сторожевая вышка с окнами. Из нее надзиратель мог видеть все, что творилось в четырех двухэтажных отсеках с номерами 100, 200, 300 и 400. Все двери в корпусе управлялись электроникой с пульта в сторожевой вышке.

В корпусах А и В размещали заключенных четырех категорий: обычный режим, максимальный режим, строгий режим (особый надзор) и «одиночки». (Одиночек отделяли из-за характера обвинений: резонансные дела, насилие, жестокое обращение с детьми, сексуальные надругательства… боялись, что другие заключенные могут их просто убить.)

Закончив обход четырехсотого отсека, я связалась с напарницей по рации:

– Надзиратель Мерк – вышке корпуса А.

– На связи, Мерк.

– Обход закончен. Прошу открыть дверь отсека 400.

Раздвижная дверь со стальной рамой и окошком отъехала в сторону. Как только я вышла в коридор, дверь заскрежетала, лязгнула и резко закрылась. Дежурство только начиналось. Часы показывали 08:40. Я приближалась к запертой двери вышки, когда из рации донесся вопль надзирательницы, разорвавший утреннюю тишину.

– Корпус В… о… не-е-ет!

Из главного центра обеспечения безопасности тюрьмы ответили:

– Центр – надзирателю корпуса В. 10-9?

Принятый код. Просьба повторить сообщение.

– Корпус В – Центру: заключенная повесилась! Нужна помощь! – закричал женский голос. На этот раз он слышался отчетливо и внятно. – Скорее! – Голос сорвался на плач.

Я будто приросла к бетонному полу у входа на вышку. Пальцы сжались на дверной ручке. Подняв голову вверх, я увидела, как моя напарница срывается со стула у пульта.

– Я пойду! – крикнула я ей. До сих пор не знаю, почему я вызвалась. Ведь я была еще совсем зеленым новичком. Но явный стресс в голосе надзирательницы по рации побудил меня к действию. В сторожевой вышке должен всегда находиться хотя бы один надзиратель, и так круглые сутки, семь дней в неделю. Только второй надзиратель мог оказывать помощь где-то в другой части тюрьмы. И я оставила напарницу на посту, хлопнула дверью и помчалась по бетонному полу коридора к корпусу В.

Ботинки казались чугунными. В памяти всплывал душераздирающий крик надзирательницы. Спешить на вызов от надзирателя, разнимающего драку, я привыкла. Но за первый месяц работы я еще ни разу не слышала слов «заключенная повесилась». Я дотянулась до сумки, висящей на форменном ремне, дернула клапан на «липучке» и вытащила пару синих латексных перчаток. Их полагалось надевать, когда предстояло прикасаться к заключенным или их имуществу.

Я увидела, что еще один надзиратель спешит в корпус В, опережая меня. Топот тяжелых ботинок доносился отовсюду, указывая, что помощь идет. Я свернула в корпус В и через окошко в двери вышки увидела, как надзиратель указывает мне на трехсотый отсек. Раздвижная дверь отсека была уже открыта, все заключенные заперты в камерах. Только в одной дверь осталась открытой. Лавируя между столами, я пронеслась через общую столовую под громкий шум: заключенные орали, кричали, визжали, колотили в двери камер.

– Что там?

– Кто что сделал?

– Кому плохо?

Гвалт нарастал, его подхватывало все больше заключенных. Вопли. Стук. Я вбежала в угловую камеру, где опередивший меня надзиратель уже обхватил обеими руками женщину: та повесилась на собственной койке, в импровизированной петле из завязанного узлом лифчика. Надзиратель задыхался, его лицо было красным и мокрым от пота.

– Хватай ее за ноги! – кричал он в отчаянии. – Помоги поднять!

Руки повесившейся вяло обмякли. Женщина-надзиратель, которая вызвала подмогу по рации, тоже была здесь, но от нее, истерически рыдающей, ждать помощи не приходилось.

Ботинки казались чугунными. В памяти всплывал душераздирающий крик надзирательницы

Я влезла между металлическим остовом койки и повесившейся заключенной, уперлась в надзирателя, крепко обхватила ноги женщины и приподняла ее, прижавшись щекой к ее бедру. Пахло мочой и дерьмом. Они текли из нее. Они пропитали всю полосатую робу, и я ощутила влагу на щеке и рубашке. Заключенная была безжизненной. Тяжелой. А мы все пытались поднять ее – и хоть как-то ослабить давление петли на шее.

Во мне бушевал адреналин. Прошло лишь несколько секунд, а мне показалось, что других надзирателей пришлось ждать целую вечность.

– Спасатели уже едут. Вам обоим придется держать ее до их прихода, – распорядилась старшая, повторяя правило, которое мы и так знали.

Плачущую женщину она отправила в служебное помещение. Несмотря на весь свой опыт, та была сама не своя и ничем не могла помочь остальным.

– Она мертва? – рыдала она. – Мертва, да? Я ведь только закончила обход. С ней все было в порядке. Не может быть, чтобы она умерла, – она с плачем побрела к выходу из отсека. Я молилась. Мое сердце болело и за надзирателей корпуса, и за женщину у меня в руках. Я быстро поняла, какие узы здесь связывают иных надзирателей и заключенных. Плач надзирательницы указывал на реальность этих уз.

Вскоре трехсотый отсек заполнили спасатели, медики, тюремное начальство и надзиратели. Санитары привезли в камеру каталку. Мы передали повесившуюся врачам. Ей ощупали шею, расслабили петлю из лифчика, отвязали ее от спинки койки, осторожно положили на носилки. Я понимала, что жизни в ней не осталось, но подтвердить это должен был врач.

Старшая надзирательница велела мне подменить сотрудницу из корпуса В и помочь ее напарнику успокоить заключенных в других отсеках. Я пробралась через толпу официальных лиц и подала знак на вышку: отоприте дверь! Проходя по короткому коридору, я увидела (и услышала), что ситуация в отсеках 100, 200 и 400 вышла из-под контроля. В трехсотом царила мертвая тишина. Я с трудом сглотнула. Как же успокоить остальных? Все заключенные были заперты в камерах, но шумели так громко, что я не слышала рации.