Арам Хачатурян - Статьи и воспоминания

Музыка «Золушки» несколько уступает музыке «Ромео и Джульетты», но все же она очень хороша. Прокофьевский оркестр звучит прекрасно. Не удовлетворила лишь музыка в картине у островитян.

Исполнение Улановой глубоко волнует зрителя. Недавно А. Пазовский в беседе с артистами Большого театра сказал: «Пусть в вашем пении будет такое легато, как в танце Улановой». Эти слова я вспомнил на спектакле «Золушка». Меня поразили неисчерпаемые технические возможности артистки.

Стремясь к раскрытию музыки Прокофьева в балете, Р. Захаров проявил много изобретательности в его постановке. В частности, в испанских танцах Испания ощущается не только в костюмах, но и в движениях, в самом рисунке танцев, в них отсутствует банальность, с которой нередко приходится сталкиваться в так называемых испанских танцах.

В художественном оформлении спектакля много выдумки; правда, П. Вильямс не всегда в необходимой мере сдержан. Очевидно, масштабы сцены Большого театра обусловили устремления художника к излишней помпезности. Так, в сцене дворца все выглядит слишком монументальным и грандиозным. Увлекается чрезмерной пышностью и постановщик: на сцене подчас слишком много народа.

В целом все же я хочу поздравить театр с победой и пожелать ему смелее пополнять репертуар современными произведениями.

«Советское искусство», 1945, 30 ноября

Писать о Дмитрии Шостаковиче нелегко. Уж очень масштабен и многогранен облик этого художника, чтобы охватить его мысленным взглядом, измерить и оценить значение его вклада в мировую музыку. Мне нелегко писать о Шостаковиче и потому, что в моем преклонении перед гением неизменно присутствует чувство давней, по-человечески простой и бесконечно мне дорогой дружбы. Художник и человек — Дмитрий Дмитриевич Шостакович един и неделим в моем сознании и, думается мне, в сознании всех, кому выпало счастье близко его знать, общаться с ним, с его музыкой.

Музыка Шостаковича всегда меня волнует, всегда возбуждает мою творческую фантазию, тревожит и интригует. Мало есть сочинений в огромном списке его работ, которые оставляли бы меня равнодушным. Слушая произведения Шостаковича, я всегда задумываюсь о секретах его композиторской индивидуальности, о всемогуществе его техники, о своеобразии его решений любых художественных задач.

Это началось еще с его удивительной Первой симфонии, написанной в 19-летнем возрасте; это продолжалось вплоть до поражающе неожиданной и захватывающе прекрасной Пятнадцатой симфонии. Все пятнадцать симфоний Шостаковича разные, каждая открывает нечто новое по отношению к предыдущей. Нет повторений, но есть неустанные поиски нехоженых путей, есть нарастающий поток мыслей, гигантская фантазия. Я принимаю все его симфонии. В каждой из них слышу голос времени, голос нашей бурной эпохи со всеми ее трагическими конфликтами, великими порывами к свету.

Глубочайшая лирика, свободная от сентиментальных проявлений повседневности, героика высокого эпического полета, трагизм и юмор, ирония и гротеск — все подвластно его творческой фантазии, все раскрывается им в своеобразных и всегда новых формах. Меня неизменно поражает целеустремленность его творческих усилий. Он всегда твердо знает, чего хочет, за что ратует, против чего выступает. Это определяет огромную общественную значимость творчества Д. Д. Шостаковича — подлинного трибуна своей Родины.

Мне выпало счастье быть свидетелем многих важнейших премьер Шостаковича. Хорошо запомнилась московская премьера замечательной оперы «Леди Макбет Мценского уезда», поставленной Вл. И. Немировичем-Данченко. Эту оперу мне уже довелось до того слышать в Ленинграде. Я был на одном из первых исполнений Пятой симфонии в Ленинграде под управлением Е. А. Мравинского. Незабываемое впечатление встречи с современной классикой. Не могу не сказать с понятным чувством гордости, что в той же программе впервые в Ленинграде прозвучал мой Фортепианный концерт, блистательно сыгранный Л. Н. Обориным.

Вспоминаю первое знакомство с Четвертой симфонией. Я услышал ее в авторском исполнении в середине 30-х годов. Мы с Н. В. Макаровой тогда еще жили врозь. У Нины была крохотная комната в общежитии, и Дмитрий Дмитриевич пришел туда и сыграл на рояле всю симфонию. Она потрясла нас трагизмом, искренностью высказывания.

Летом 1943 года Шостакович с семьей жил в Ивановском Доме творчества. Там же тогда находились С. С. Прокофьев, Н. Я. Мясковский, Р. М. Глиэр, Д. Б. Кабалевский, Ю. А. Шапорин. Все мы усердно трудились и лишь в свободные от работы часы встречались, чтобы обмениваться мыслями, знакомиться с сочинениями — уже написанными или еще готовящимися.

Однажды Дмитрий Дмитриевич пригласил Н. В. Макарову, Г. М. Шнеерсона и меня в крестьянский домик, где стоял его рояль и где он работал, чтобы показать нам свою только что законченную Восьмую симфонию. Никогда не забуду впечатления от этого прослушивания симфонии, которая, по моему убеждению, принадлежит к числу вершинных произведений мирового искусства о Великой Отечественной войне. Всеобъемлющее мастерство симфонической драматургии, органическое сочетание героики и глубоко субъективного лиризма, огромная этическая сила духа получили в этой партитуре ярчайшее воплощение. Сам композитор, как известно, охарактеризовал Восьмую симфонию как «попытку выразить переживание народа, отразить страшную трагедию войны». Этот глубоко патриотический замысел полностью удался. Мужественная и гордая музыка выражает великую правду жизни, восторжествовавшей над всеми муками и трагическими испытаниями, над смертью и разрушением.

Великий гражданин, великий художник, замечательный человек, необыкновенно обаятельная личность — таков Дмитрий Дмитриевич. Много десятилетий длилась наша дружба, наши встречи в деловой обстановке на заседаниях секретариата Союза композиторов СССР, наши домашние беседы (ведь мы с ним были близкие соседи по дому на улице Неждановой). Если меня спросят, какая главная черта в характере Дмитрия Дмитриевича, которая особенно влекла к нему сердца людей, я скажу, не колеблясь: доброта. Доброта, постоянная готовность прийти на помощь, проявить сердечное внимание к каждому, удивительная обязательность во всех деловых взаимоотношениях, необыкновенная точность. Я не помню случая, чтобы Шостакович опоздал на какое-нибудь собрание или заседание. Обычно он появлялся загодя и терпеливо ждал опаздывающих. Композитор мировой славы, он никогда и никому не показывал своего превосходства в профессиональном плане, вел себя просто и естественно, как бы подчеркивая, что является всего лишь одним из рядовых членов нашей композиторской организации, добросовестно выполняющим порученное ему дело.