Андрей Старостин - Большой футбол

Федор Селин — высокий, несколько сухощавый атлет. Он очень колоритен на поле со своей золотой шевелюрой и акробатической, очень темпераментной игрой. Прыжок Селина на верхний мяч неповторим. Он легко вскидывал ногу и отбивал мяч, летящий выше головы игрока среднего роста. Селин был грозен и в атаке. Не случайно в отдельных матчах его ставили центральным нападающим.

Совсем другого склада была игра ленинградца Павла Батырева. Комбинационно-техничный игрок, выше среднего роста, с мощным торсом, Батырев являлся поборником многоходовых комбинаций. Короткий и средний точный пас. Игра с соседом, основанная на постепенном завоевании пространства. Рассудочность и хладнокровие подкупающе действовали на зрителей, и Батырев пользовался широкой популярностью у ленинградских и московских болельщиков.

Константин Блинков считался самым техничным футболистом. Высокого роста, пропорционально сложенный, он легко и непринужденно работал с мячом, позволяя себе иногда в труднейшей ситуации сыграть, как говорится, на острие ножа, то есть рискованно обыграть противника за счет какого-нибудь трудноисполняемого технического приема.

В какой-то мере игру Блинкова напоминает мне игра Ивана Кочеткова. Преемником Батырева является сегодня киевлянин Виталий Голубев. А глядя на динамовца Константина Крижевского, вспоминаешь игру Федора Селина.

Я колебался, выбирая себе идеал для подражания. Это уже не было детским увлечением, когда я хотел даже ногами походить на Канунникова. Нет, здесь мне хотелось выбрать путь для совершенствования своих чисто футбольных качеств.

Команда МКС. Слева: Михеев, Маслов, Прокофьев, П. Канунников, Квашнин, А. Канунников, Тикстон, П. и И. Артемьевы, Н. Старостин, Хайдин, Козлов, Романов.

На заре отечественного футбола.

Футбольное поле ЗКС 1924 года, самый большой в то время стадион Москвы.

Как каждому подростку, мне казалось, что я понимаю в футболе все. Я безапелляционно выносил характеристики отдельным игрокам, даже не задумываясь над тем, что могу ошибаться. Сколько раз футбол жестоко мстил мне за эту самоуверенность! Мяч не очень-то считался с моим мнением...

— Ну как, Старостин, что говорит ваш старший брат по поводу завтрашнего матча? — спрашивает меня Валентин Николаевич.

Я, не задумываясь, отвечаю:

— От них, Валентин Николаевич, завтра полетят куда куски, куда милостыньки.

А на другой день «Пресня» проигрывает МСФК. Я не знаю куда глаза девать.

Трудное это дело, спортивные прогнозы. В футболе в особенности. Велика амплитуда колебаний: без ошибки не обойдешься. Примеров много. Вот в сезоне 1956 года «Торпедо» выиграло у московского «Спартака» со счетом 2:0. «Буревестник» выиграл у «Торпедо» — 4:2. Если бы футбол подчинялся математическим исчислениям, то школьник первого класса легко мог бы решить задачу с вопросом: как сыграют между собой «Спартак» и «Буревестник»? Он рассуждал бы просто: «Торпедо» лучше «Спартака» на два гола, «Буревестник» лучше «Торпедо» на два гола, — значит, разница между «Буревестником» и «Спартаком» — четыре гола в пользу «Буревестника». А на поверку оказывается, что «Спартак» в этом матче был на семь голов лучше «Буревестника».

Вот тебе и математика: разница в одиннадцать голов! Занимайся тут прогнозами. Мальчишке, мне было невдомек, каким колебаниям может подвергнуться уровень игры футболистов и команд...

Школьный драмкружок играл «Женитьбу» Гоголя. На сцене Агафья Тихоновна рассуждала:

— Уж как трудно решиться, так просто рассказать нельзя, как трудно. Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да пожалуй/ прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича, я бы тогда тотчас же решилась...

Я сидел в зрительном зале и думал о своем:

«Да, да! Надо соединить темперамент Селина, рассудочность Батырева и технику Блинкова. Это, конечно, потребует всестороннего физического развития — значит, надо заниматься различными видами спорта».

Гантели, двухпудовичок и резиновая растяжка давно уже были у нас неотъемлемыми атрибутами утренней зарядки.

Мы с Александром спали в передней. Поэтому наши упражнения со снарядами происходили у всех на виду.

Дядя Митя только плевался, когда видел меня тщившимся выжать непосильный вес или с мученическим лицом растягивавшим резину обязательно до нового рекорда.

— Дров бы лучше пошел наколол! — презрительно говорил он, проходя через переднюю и сердито хлопая дверью.

Я шарахался из одной секции в другую — бокс, борьба, лыжи, коньки... Потом быстро остывал, начинал заниматься легкой атлетикой. Потом бросал...

Увлечение мое боксом охладил Борис Сычев, мой одноклассник. Он регулярно занимался в секции общества «Динамо». На школьном спортивном вечере я скрестил с ним перчатки. Удар в солнечное сплетение перебил дыхание. Я судорожно открыл рот, пытаясь заглотнуть воздух. Но воздух никак не проходил в дыхательные пути. Пока я пытался вздохнуть, Борис продолжал атаку. Он нанес мне удар в челюсть, потом в глаз...

Это было бесславное выступление.

— Сначала ты был как рыба на песке, когда глотал воздух, а потом превратился в плохо набитый тюфяк, — описывал мне бой Сергей Ламакин.

Домой я пришел с громадным синяком.

— Ну что, Грибов, догулялся? — спросил, глядя на меня, дядя Митя.

Грибов — крестный отец, известный московский мануфактурист, глава фирмы «Грибовская мануфактура».

Миллионер-кум, по барской, прихоти крестивший у служащего сына, ограничился покупкой новорожденному золотого крестика.

На этом кумовство, собственно, и кончилось, если не считать, что крестный, будучи сильно пьяным, чуть не уронил меня с высоты своего богатырского роста на каменные церковные плиты, когда принимал от священника из купели.

Дядя Митя, человек строгих взглядов, не любил моего крестного и звал меня Грибовым, когда был за что-то мной недоволен, явно преувеличивая масштабы моих возможностей и склонностей.

— Грибов заявился! — говорил он громко, когда я позднее обычного приходил домой.

Синяк под глазом возмутил дядю Митю.

— Дядя Митя, да ведь это же бокс! — оправдывался я.

— Снять бы с тебя штаны да выпороть — вот был бы бокс, — заключает дядя Митя и, безнадежно махнув рукой, добавляет: — Безотцовщина!