Андрей Старостин - Большой футбол

Кто соприкасался с футболом, тот знает «половодье чувств», охватывающее футболистов с наступлением весны. Стучали молотки, забивались гвозди, врезались в землю лопаты и прочесывали грунт грабли. На Горючке сооружены футбольные ворота. Штанги квадратного сечения сантиметров в тридцать толщиной и гигантская балка-перекладина.

Сто лет можно бить ежедневно по таким штангам — простоят! Павильон для игроков хоть из некрашеных досок и без окон, скорее напоминающий сарай для инструмента, но все же павильон. Есть где раздеться игрокам. Накануне первого матча с командой «Наздар» Горючка была готова к приему гостей. Поле размечено, на воротах железная сетка. Ах, какой она издает приятный звук, когда об нее ударяется мяч! Когда впоследствии перешли на веревочные сетки в воротах, долго как-то не хватало этого шумового эффекта.

В день игры с утра — неожиданность. На самом центре поля лежит дохлая лошадь Фан Захарыча. Как она сюда попала? И куда ее девать? Задачу решили просто. Прямо на поле вырыли яму и тут же зарыли коня. Потный, раскрасневшийся, в котелке и лаковых ботинках, руководил работой энтузиаст-спортсмен, секретарь РГО Николай Тимофеевич Михеев. Как ни старались уложить кобылу в подрытую яму, подтягивая труп за хвост, все же бугор от вздувшегося живота уравнять не удалось. Посреди поля возвышался небольшой холм, и во время матча на глазах у изумленных зрителей вдруг обнажались лошадиные ребра.

Осложнения первого матча на этом не кончились. К началу игры пожаловали все обитатели Широковки. Уголовники быстро взгромоздились на футбольные ворота и, свесив ноги, уселись на верхней штанге.

— Да чем мы мешаем? — недоумевали они. Администратор и судьи умоляли их слезть с ворот.

— Это противоречит всем правилам! Пока вы не слезете, мы не начнем Матч!

Наконец уголовников уговорили слезть с ворот, матч начался, и, к радости Горючки, хозяева поля выиграли.

С этого дня футбол приобрел на Горючке самых пылких болельщиков. Особый восторг у них вызывал Николай Тимофеевич Михеев, неизменно являвшийся на матч в котелке и лаковых ботинках. Михеев не брезгал никакой черновой работой, был разносторонним спортсменом и с неподдельным энтузиазмом играл в футбол. Но не сама игра Михеева прельщала болельщиков, класс его игры был невысок — левая нога у него была «чужая». Бить ею он совсем не умел. Не бил, а как-то тащил мяч. У спартаковцев его «движок» левой принял до сих пор бытующее нарицательное определение. «Михеевский удар» — говорят по поводу не умеющих бить с левой ноги. Но зато он был напорист и поэтому очень результативен. Каждый успех своей команды Михеев отмечал своеобразным аттракционом. После забитого гола он от ворот противника шел колесом, то есть катился через голову на спину вверх ногами, и опять через голову, и так до самого центра поля. Болельщики захлебывались от восторга.

Но не всегда выигрывали хозяева поля. Бывало и наоборот. И вот тогда футболистам приходилось туго. Болельщики Горючки выражали недовольство простейшим способом. Они били гостей-победителей.

— Бей их! — кричал какой-нибудь широковец, и хозяевам поля приходилось занимать круговую оборону, чтобы обезопасить гостей от зуботычин.

Невоздержанность горючкинских болельщиков быстро снискала себе неблаговидную известность. В московских спортивных журналах появились статьи, требующие закрытия этой «опасной», как писали журналы, площадки. Но футбол таит в себе организующее начало. Болельщики Горючки пристрастились к игре, и страх потерять увлекательное зрелище дисциплинировал даже их. Постепенно горючкинцы научились провожать гостей-победителей только уничтожающими взглядами и презрительными репликами.

В отличие от современных болельщиков горючкинцы своих не ругали. Считали, что во всем виноват противник.

Горючка стала поглощать все наше свободное время.

Николай играл за вторую команду. Он отличался в команде тем, что совершенно не умел бегать. Бегал длинным шагом, еле-еле передвигая ноги. Как говорят егеря, бег у него был «улогий». Возможно, это был результат повреждения сустава в бедре. В детстве, гоняя тряпичный мяч, он упал бедром на кирпич и пролежал после этого несколько месяцев в софийской больнице. Так и начал он свою карьеру тихоходным футболистом. Кто видел Николая Старостина на правом краю сборной Москвы в 1922 году, никогда бы не поверил, что несколько лег тому назад это был плохо бегающий футболист. В чем разгадка этой перемены?

Отец нас воспитывал в суровом духе. «Упорство, — говорил он, — побеждает любые трудности. Смелость и упорство те качества, без которых все остальные мужские достоинства неполноценны». Он никогда не обращал внимания, если кто-нибудь из нас являлся к нему с жалобой на обидчика. Мы это знали и защищали наши мальчишеские интересы сами.

Напротив нас жили два брата Сахаровы, одногодки Николая и Александра. В течение ряда лет при встрече, где бы она ни происходила, две пары братьев молча клали ранцы и начинали бой. Как Монтекки и Капулетти.

Драки эти начали Сахаровы. Старостины не отказались. И так день за днем. И вдруг однажды Сахаровы уклонились от боя. Может быть, и даже наверное так, они стали повзрослее и поняли бессмысленность этой вражды, повода для которой не было, ну, буквально никакого. Но тем не менее чувство удовлетворения от победы испытывал даже я. А Николай в свои четырнадцать лет говорил нам поучительно: «Вот видите, сдаваться никогда нельзя!»

Да уж чего-чего, а упорства у Николая хватало. Хватило его, чтобы победить и в борьбе за скорость. Чувствуя, что с тихим бегом добиться успеха в футболе нельзя, он объявил для себя штурм скорости. Штурм сводился к нехитрому, но требующему чрезвычайного упорства делу. Рывки! — вот ключ к скорости. Сто рывков в день при любых обстоятельствах.

На Тверской улице иной раз можно было видеть юношу, вдруг среди толпы стремительно срывающегося с места. Несколько метров предельно быстрого бега и дальше опять нормальный шаг. На лицах прохожих недоумение: «Хулиган? Или сумасшедший?» Впоследствии, когда Николай Старостин сделался одним из быстрейших футболистов Советского Союза, он все же продолжал быть «одержимым», как его обозвала однажды напуганная очередным рывком старушка.

— Андрей, вообрази, — обращается ко мне жена Николая Антонина Андреевна. — Идем с Николаем вчера из театра. Народу полно. Вдруг как кинется от меня со всех ног. Я перепугалась и спрашиваю: «Что с тобой?» — «Рывок, — отвечает. — Сто метров — двенадцать секунд. Медленнее нельзя».

Николай и Александр были старше и, как говорится, шли на темп впереди меня. Но страсть к футболу сжигала нас всех четверых. Что греха таить, нам с Петром часто приходилось завидовать старшим братьям. Так было и с покупкой бутсов. Отчаявшись сделать из нас егерей, отец определил нам путь в коммерсанты. Николай и Александр уже учились в старших классах училища иностранных торговых корреспондентов, получали ежедневно по гривеннику на завтрак в школе. Подсчет не хитрый. Если скрумовские бутсы стоят пять рублей пара, то за сто учебных дней на завтрак приходится как раз две пары бутсов. А если брать один завтрак на двоих, то за двести дней можно накопить на покупку как раз двух пар бутсов.