Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Использование автобиографического материала пьющего писателя требует повышенной критичности, ведь отрицание побуждает его лавировать между честным отчетом, мифологизацией себя и обманом. «Пил с перерывами», «от души», «бессонница меня особо не волнует», «плохое самочувствие». Ни одно из этих выражений нельзя принимать за чистую монету. Они выполняют некую тайную миссию, означая вовсе не то, что вроде бы сказано. Возможно, именно это делает рассказ «На сон грядущий» столь притягательным: ощущение, что твой крючок уцепился за какую-то корягу глубоко под ясной водной гладью.

Однажды мне встретилось утверждение, выразившее эту тенденцию к утаиванию так верно, что я вздрогнула. Я читала «Невозможную профессию» Джанет Малькольм, небольшую и очень точную книгу по психоанализу. Говоря об основополагающих принципах профессии, она процитировала Зигмунда Фрейда об очевидном всеобщем нежелании людей быть понятными в плане сексуальности:

Вместо того чтобы по доброй воле проинформировать нас о своей сексуальной жизни, люди стараются утаить ее всеми возможными средствами. Они, как правило, неискренни в этой теме; они не проявляют сексуальность свободно, а для сокрытия ее надевают плотное пальто, сотканное из лжи, будто в мире сексуальности стоит плохая погода [93] Цит. по: Malcolm J. Psychoanalysis: The Impossible Profession. Vintage, 1982. P. 20. .

Кажется, что и в мире алкоголизма погода плохая и все его обитатели тоже предпочитают носить плотные пальто. Однако, не слишком впадая в романтизм, я допускала, что всем этим авторам было присуще желание обнажиться и углубиться в самоанализ. Представьте: не только записать эту футбольную фантазию с защитником в главной роли, но и отправить ее в печать. Это что-то вроде раздевания на публике, хотя, надо признать, Фицджеральд имел слабость и к такого рода выходкам. Однажды, в 1920-х годах, он разделся в театре до нижнего белья. В другой раз, согласно тому же Менкену, он шокировал участников балтиморской вечеринки: «Вскочив на обеденный стол и спустив брюки, он выставил свои причиндалы на всеобщее обозрение» [94] Mencken H. L. The Diary of H. L. Mencken. Vintage, 1991. P. 63. . Но даже раздевание — это подчас акт сокрытия. Вы можете спустить штаны и продемонстрировать свои причиндалы и при этом смертельно бояться показать, кто вы на самом деле.

Мы подъехали к Вашингтону в шесть вечера. Громкоговоритель сообщил: «Остановка для курения. Остановка для отдыха», люди зашевелились, задвигали чемоданами. Я умирала от голода. Дождалась, когда поезд тронется, и пошла в вагон-ресторан. Страшилки насчет еды не оправдались: стейк, печеная картошка со сметаной и пирог с шоколадно-арахисовым кремом были вполне на уровне. После обеда я вздремнула, в пол-одиннадцатого меня разбудил телефонный звонок. Женщина рядом со мной всё еще болтала. «Не въезжаю, я что, на громкой связи? Да нет же, черт, нет. Она спросила, может, хватит уже, я сказала, нет, черт возьми, не хватит». Она была крупной, вся в черном, в кожаной куртке с капюшоном, а голос был мягким и девичьим, и, когда я надела наушники, до меня всё еще доносились ее ахи и охи.

Долго я не могла заснуть, потом внезапно провалилась в кошмарный сон, будто в один из глубоких форелевых омутов, созданных фантазией Хемингуэя. Мой бывший бойфренд — тоже алкоголик — собирался повеситься. Я очнулась, сердце бешено колотилось. Было очень поздно. Я выглянула в окно. Поезд шел по холмистой местности. Голубой хребет? Я догадалась по времени, что мы должны быть неподалеку от Клемсона — согласно путеводителю, который я запомнила почти наизусть, здесь находился дом одного из двоих людей, отказавшихся от должности вице-президента. Боже, как я устала!

Я поднялась, чтобы пройти в уборную. Вагон был полон спящих тел, свернувшихся под пальто или пледами. Парочки во сне жались друг к дружке, их лица почти соприкасались, женщина кормила крошечного младенца. Нечасто, во всяком случае на привилегированном Западе, оказываешься в помещении, полном спящих людей. Больницы, школы-интернаты, ночлежки — я нечасто бывала в таких местах. В этом было что-то жутковатое, сродни рисункам Генри Мура с людьми, укрывшимися в лондонском метро от бомбежек. Они лежат вповалку на полу и, по-видимому, спят, но их бескостная окоченелость наводит на мысль, что платформа внезапно превратилась в покойницкую.

Вернувшись на место, я снова выглянула в темноту. Поезд двигался по маршруту постепенного падения Скотта Фицджеральда. После Балтимора он в 1935 году перебрался в Эшвилл в Северной Каролине, чтобы восстановиться — по его словам — после обострения туберкулеза. Он поселился в «Гроув-Парке», просторном, широко раскинувшемся курортном отеле. Вероятно, отель находится за этой грядой холмов, в чистом воздухе, который так целителен для легочных больных. В то лето Фицджеральд сблизился с жившей в отеле Лорой Гатри, ставшей для него и компаньонкой, и секретарем. Она вела дневник, и значительная часть его появилась сначала в виде эссе в Esquire , а оттуда перекочевала в добросердечную и вдумчивую биографию «Фрэнсис Скотт Фицджеральд», написанную Эндрю Тернбуллом.

Тернбулл был сыном владельца «Ла-Пэ», где Фицджеральды жили летом 1932 года, и почти ровесником их дочери Скотти. Его преимущество перед другими биографами состояло в том, что он не просто был знаком с Фицджеральдом, но знал, каким он бывал мягким, отзывчивым и благородным, и каким трудолюбивым при своем необыкновенном даровании. Иногда говорят, что страдания облагораживают; именно это чувство выносишь из материала Тернбулла. Кроме того, он кажется на редкость надежным свидетелем и, признавая слабости своего героя, не смакует их.

В номере отеля «Гроув-Парк» Фицджеральд составлял какие-то бесконечные списки кавалерийских офицеров, спортсменов, городов, мелодий. «Вскоре, — свидетельствует Тернбулл, — он понял, что наблюдает распад собственной личности, и сравнил себя с человеком, который стоит в сумерках в опустевшем тире с незаряженным ружьем и опущенными мишенями» [95] Тернбулл Э. Фрэнсис Скотт Фицджеральд. С. 323. . Это образ из «Крушения» самого Фицджеральда, но почему-то здесь он особенно впечатляет. В то же время Фицджеральд писал рассказы для поддержания семьи на плаву, хотя былая легкость пера давно ушла. Содержание жены в клинике и оплата обучения дочери в частной школе обходились недешево. Он пытался бросить пить, хотя бы из-за болезни легких, но на деле это обычно означало героические попытки ограничивать себя пивом.

Через некоторое время он сорвался и вернулся к крепкому алкоголю. Однажды, зайдя к нему в номер, Лора обнаружила его дрожащим, с глазами, налитыми кровью, в теплом шерстяном свитере поверх пижамы. Он объяснил, что надеялся с потом вывести из организма джин, но, поскольку продолжал при этом пить, его метод потерпел неудачу. Когда он сказал, что харкал кровью, она вызвала врача, и Фицджеральда забрали в местную больницу, как это уже случалось в Балтиморе. Он пролежал там пять дней и — типичная для Тернбулла деталь — в убежище своей кровати дописал рассказ.