Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Он по-прежнему много ездит. В Новом Орлеане, когда он заканчивает первый акт «Кошки», у него, к его досаде, усиливаются приступы сердцебиения, снижающие накал работы. Теннесси страдал от клаустрофобии и бессонницы, последнюю он врачевал стаканом-другим молока и старыми добрыми секоналом и виски. Во время поездки в Нью-Йорк его любимый вонючий пес Мистер Мун ночью умирает, испустив душераздирающий крик, как гусь в рассказе Чехова. В Испании он читает роман Лоуренса «Сыновья и любовники» и смотрит корриду, которую позднее обсудит с Хемингуэем, чье эссе «Смерть после полудня» он с восхищением прочел этим летом. В шумной суматохе Рима озабоченный и дочерна загоревший Уильямс делает попытку разобраться в своих неприятностях:

Передо мной дилемма, рассмотрим ее. Я не могу восстановить психическую устойчивость, пока не начну снова свободно работать, и я не могу работать свободно, пока не восстановлю психическую устойчивость.

Где решение? Совсем не ясно.

Безделье ничего не решит, потому что потребность работы, подавленное желание писать продолжает терзать меня.

Работа через силу мало-помалу изнуряет меня еще больше.

Так где же выход из тупика? Разве что немного удачи — другое имя Бога. Да, конечно, я не впервые прохожу эти круги, но на сей раз скольжение вниз пугает своей неотступностью, и редкие подъемы очень уж малы и незначительны, это всего лишь крошечные взлеты на большой нисходящей дуге, которая продолжает спускаться [149] Williams T. Notebooks.. P. 647. .

Так и идет: вверх, вниз и еще ниже. Милый телефонный разговор с Фрэнком, они сейчас в разных городах Европы. Паническая атака настигает Теннесси в баре кинотеатра: бледный и напуганный, он залпом выпивает два двойных виски. Несколько недель спустя он до закрытия сидит в баре своего приятеля, затем выходит с ним на улицу, до него доносится утешительная музыка из ближайшего клуба. Но когда он расстался с приятелем и свернул к дому, музыка оборвалась, и его охватил ужас; он спешит к дому, дорога кажется бесконечной, грудь сдавливает, перехватывает дыхание. На подъеме к убежищу, отелю «Темпио», наступает кульминация, Теннесси останавливается, срывает лист дикой герани и неотрывно смотрит на звезды: где-то он слышал, что это помогает усмирить страх. С трудом переводя дыхание, он входит в номер, глотает секонал и записывает: «Боюсь, в один прекрасный день такой приступ меня убьет» [150] Ibid. P. 657. .

Наутро он делает еще одну запись, а затем забрасывает дневник до возвращения в Америку. Продолжение появляется в субботу 27 ноября. Эта и помеченная следующим днем записи сделаны в самолетах, которые вселяли в Теннесси такой ужас, что ему приходилось накачиваться до бесчувствия алкоголем и лекарствами. Его состояние в аэропорту Тампа перед утомительным многоэтапным перелетом из Ки-Уэста в Лос-Анджелес не сулило ничего хорошего. Вот как он описал свои ощущения в предшествующие дни:

Двойной невроз, двуствольный : страх речи и невроз сердца (усиленный довольно частыми сердцебиениями, «толчками» и общей тревожностью, которая вынуждает меня повсюду таскать с собой флягу с виски). Просыпаюсь ночью, обычно после трехчасового сна и гнетущих сновидений с привычным ощущением нарастающего ужаса, и иногда спуститься за выпивкой кажется серьезным и опасным предприятием [151] Ibid. P. 657–661. .

На борту самолета он продолжал фиксировать каждый перепад настроения. («В конце концов, разве тревога не самый мой старый друг? Или правильнее назвать ее моей средой обитания? Ну конечно!») Затем пилот объявил продолжительность полета. Для Уильямса это оказалось потрясением, ведь он совсем забыл о разнице во времени. Он отправился в мужскую уборную со стаканом воды, флягой и двумя таблетками секонала в кармане пиджака, и там продолжил свои записи. В них он обещает себе визит к парикмахеру в Новом Орлеане и сам с собой торгуется: «Ты получишь самое лучшее: хороший секс! Ну как? Заметано!» Кажется, человек уже на грани, и, чтобы успокоить себя, он вынужден раздвоиться.

Наутро после обещанной самому себе ночи во Французском квартале он снова был на борту самолета, заправившись перед взлетом двумя с половиной мартини. Самолет сильно болтало, и Теннесси снова отправился в туалет выпить, заодно пожаловавшись в дневнике, что забыл взять с собой томик своего любимого Харта Крейна. Вечером пересадка, зал ожидания в аэропорте Далласа. «Интересно, удастся ли раздобыть что-нибудь крепкое в Эль-Пасо? Едва ли моей фляги хватит еще на пять часов», — с тревогой спрашивает он и пишет: «Нет».

Оказавшись снова в воздухе, он возвращается в привычное убежище: «Чтобы лизнуть моего драгоценного эликсира, который придется теперь расходовать экономно». Он разглядывает свое отражение в зеркале, «старую морду», затем смотрит в иллюминаторе на горы в свете заходящего солнца. И наконец посадка в Лос-Анджелесе. «Никогда больше не летать без полной бутылки !» — наставляет он себя, добавив: «До встречи — после двух мартини в баре аэропорта, надеюсь». Через два дня, проснувшись в уютном номере «Беверли-Хиллз», он пишет эмоциональное письмо Элиа Казану. «Почему человек пьет? — спрашивает он и отвечает с какой-то невероятной рефлексивностью: — 1. Он чего-то смертельно боится. 2. Он не может смириться с каким-то фактом».

В «Трех игроках в летнюю игру» Брик делает знаменательное утверждение. «Пьяница, — говорит он, — это не один человек, а двое: один хватает бутылку, другой ее у него отнимает, и эти двое дерутся, чтобы завладеть бутылкой» [152] Williams T. Three Players of a Summer Game // Williams T. Collected Stories. P. 310. . Их активность вызывает у меня сомнения, но сама идея, что пьяница — это две разные личности, раскрывает глаза на многое. Человек летел три тысячи километров над горами Южной Калифорнии, запершись в туалете и тупо созерцая свое отражение, а незамутненная часть его сознания позволяла ему фиксировать наблюдения на бумаге — удивительное проявление самообмана, свойственного алкоголику. Как иначе объяснить, что в таком состоянии он смог написать «Кошку на раскаленной крыше» с ее бескомпромиссным изображением настоятельной потребности пьющего человека уйти от реальности?

Вы можете одновременно знать и не знать. Вы можете признавать правду и в то же время допускать ситуацию, которую Кошка Мэгги однажды сравнила с пожаром в запертом доме: он продолжает бесноваться внутри, безудержный и всепоглощающий. Объясним это вслед за Бриком из «Трех игроков» двойственностью пьяницы или заглянем в другое письмо Уильямса, написанное той же зимой во Флориде: «Немыслимое сосуществование добра и зла, поразительная раздвоенность сердца» [153] Williams T. Letters. Vol. 2. P. 552. .