Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

В течение вечера и всей ночи, до крайности взбудораженный, он говорил с Юлией так, точно хотел удержать что-то такое, что грозило ускользнуть от него, — рассуждал о молодости, о цели жизни. Все время он говорил только о ней, и все-таки ей не раз показалось, что вовсе не она занимает его мысли.

Юлия Гольдман умирала на руках у Дзержинского. Каждый умрет — смерть не страшна, но долго лежать — вот мука. И Юлия мучилась. Среди своих страданий она то погружалась в какой-то другой мир, то выныривала из него. А тот другой мир был болезненно странный. И ничем не могла Юлия оборониться от того мира, только одними глазами. И потому она ими — блестящими, измученными ловила свет, падающий из окна. Не отводила глаз, боялась, что веки сомкнутся, и она стремглав ринется в невиданный мир. Она изо всех сил старалась не отрывать взгляд от окна и не поддавались смерти. Веки со страшной тяжестью приподнялись над глазами. Она видит Феликса и вновь опрокидывается в пропасть.

Феликс сидел у постели больной, лишь изредка выходя из спальни.

Доктора, — простонала Юлия, почувствовав, что сизы покидают ее. Феликс бросился за доктором, постоянно наблюдавшим за больной. Он явился немедленно, захвати с собой шприц и эфир.

Доктор, это уже смерть?

Успокойтесь, госпожа Гольдман! Это не смерть, это ваш друг Феликс. Вы еще будете жить очень долго…

Доктор отозвал Дзержинского в соседнюю комнату и сказал: «Агония».

Скоро все было кончено. У постели трупа остался Феликс. Юлия была холодна, неподвижна и всецело принадлежала ему. Любовь, естественно умершая, никогда не возвращается.

Известно, что Феликс Дзержинский был откровенен со своей женой. Но в своих воспоминаниях Дзержинская ни слова не написала про Юлию Гольдман. Упомянула только про Марию Гольдман — родную сестру возлюбленной Дзержинского.

Любимые женщины Дзержинского или слишком рано умирали, или очень долго жили.

С июня 1902 года по май 1905 года Феликс Дзержинский был на свободе.

После возвращения из Швейцарии он принял новый псевдоним «Юзеф» — старые все были известны полиции, — а своим постоянным местопребыванием избрал Краков. Этот польский город входил тогда в состав Австро-Венгрии и был расположен недалеко от русской границы.

Краков — старинный сумрачный город, где жизнь течет медленно, давление у всех пониженное и постоянно хочется спать. Доминанта города — Вавельский замок, резиденция и усыпальница польских королей. Пройдет время и на Вавеле обретет вечный покой прах бывшего соученика Дзержинского — Юзефа Пилсудского. Есть нечто жуткое на Вавеле, и лишь привычки притупляют это ощущение. В каждом саркофаге скрывается как бы эссенция живого человека. Короли обратились в бесплотные тени, плоть их — в летучий прах. В каком бы настроении ни пришел сюда человек, величайшие короли разделят с ним его настроение. Если он задумчив — к нему придут короли мысли, если он грезит — короли мечты. Общество мертвых может оказаться настолько притягательным, что человек станет редко думать о живых. Погрузившись в наследие мертвецов, можно никогда не узнать собственных мыслей и чувств. Прекраснее всего, когда мудрость мертвецов и их пример, дают силу и терпение, чтобы пережить тяжкие дни нашей собственной жизни.

В Кракове Дзержинский нашел своего старого друга, зубного врача Бронислава Кошутского.

Кошутский сквозь сон услышал стук в дверь. Посмотрел на часы: кого это принесло в такую рань? Еще и шести нет. Стук повторился. На этот раз более настойчиво. Бронислав встал, накинул белый врачебный халат, открыл дверь и… оказался в объятиях Дзержинского.

— Пусти, чертушка! Хоть бы разделся сначала, — говорил смеясь Бронислав.

Пальто на Дзержинском намокло, со шляпы, съехавшей на затылок, капало. В 1903 году январь в Кракове стоял гнилой, часто моросил дождь.

Кошутский с интересом разглядывал друга. Как он возмужал! Совсем непохож на того худенького, нежного юношу, который восемь лет назад с таким пылом отстаивал социал-демократические идеи на съезде ученических кружков в Варшаве.

Несколько месяцев, проведенных Дзержинским в Швейцарии и Закопане, в санатории «Братской помощи», куда Кошутский устроил Феликса под видом учащегося зубоврачебного училища Юзефа Доманского, благотворно сказались на его здоровье. Дзержинский загорел, кожа уже не обтягивала скулы, как после побега из ссылки, и вообще он хорошо отдохнул и окреп.

Работа ждала его здесь, в Кракове. И Юзеф с головой уходит в дела Заграничного комитета. Много времени и сил занимает издание «Червоного штандара» и «Пшеглёнда». Чтобы освоить технику печатного дела, Юзеф даже поступил корректором в одну из краковских типографий.

«Штандаром» рабочие восхищены, он уже завоевал себе авторитет. «Пшеглёнд» своей серьезностью и глубиной мысли возбуждает уважение и прочищает головы нашей интеллигенции», — писал Дзержинский Цезарине Войнаровской, представительнице социал-демократии Польши и Литвы в Международном социалистическом бюро.

Жил Дзержинский с Кошутским на улице Флорианской при канцелярии Народного Университета имени А. Мицкевича, где Кошутский работал секретарем. Они много говорили о будущем. Светлом будущем для всех людей и каждого в отдельности, о том времени, когда они женятся, познакомят своих жен.

Однажды в комнату, где Дзержинский правил материалы «Червоного штандара», ворвался Кошутский.

— Феликс, я женюсь!

— Поздравляю, Бронислав. От души поздравляю! Глаза Феликса светились.

— Скажи, Бронислав, это правда, что счастье придает человеку силы, уверенность в себе?

— Конечно, я сейчас горы смогу свернуть! — воскликнул Кошутский.

— Вот и прекрасно. Повезешь очередной транспорт в Варшаву.

Кошутский был явно озадачен таким неожиданным оборотом дела. Но как тут откажешься.

— Ты будешь храбр, как лев, и мудр, как змий, ведь тебе сейчас никак нельзя провалиться, — напутствовал Бронислава Дзержинский.

Конечно нельзя. И действительно, все обошлось вполне благополучно. Счастливый жених с радостью доложил об этом Дзержинскому, вернувшись из Варшавы.

Новая вспышка туберкулеза выбивает Феликса из строя. И снова партия направляет Дзержинского в Швейцарию.

В Женеве Феликс встретил Марысю Войткевич. Встреча была неожиданной. Оба очень обрадовались. На Феликса так и пахнуло юношескими воспоминаниями: гимназический кружок, Заречье, печально известное своими публичными домами, и юная Марыся, помогавшая ему клеить листовки. А Марыся с болью в сердце смотрела на него: изнуренный, ссутулившийся, с пересохшими от лихорадки губами, как непохож этот сегодняшний Юзеф на того виленского стройного юношу с нежным лицом и здоровым румянцем во всю щеку.