Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

К удивлению веселой компании машина была подана. Но вместо прогулки по городу, как обусловлено было спором, отчаянный спорщик, к своему ужасу, был доставлен в ВЧК и предстал перед самим Дзержинским. Нужно только себе представить, какой жалкий вид имел этот человек! У него буквально тряслись поджилки. Но Феликс Эдмундович понял, что перед ним один из простачков и встретил его шутливыми словами.

— Так это вы Дзержинский? А я думал, что Дзержинский это я.

Бедняга готов был провалиться сквозь землю. Он клялся, что никогда больше не позволит себе такого проступка.

— Хорошо, верю, — сказал Дзержинский и тут же его отпустил».

Вот такие сцены, достойные постановки в театре устраивал Председатель ВЧК. Это особый театр, реальный театр подавления и жестокости. Феликс наслаждался полнотой власти… И совершенно ошибочно слову «жестокость» придают смысл кровавой суровости, беспричинного и бескорыстного стремления причинить физическую боль. Такое отождествление жестокости с пытками составляет лишь малую часть всей проблемы. Жестокость вовсе не синонимична пролитой крови, замученной плоти, распятому врагу. Муки бывают не только физические, как и удовольствие, как влечение…

В добавление к асексуальной некрофилии (любви, стремлению к смерти) Дзержинский может служить примером садистского типа личности. Черты садиста в его характере были несколько смазаны, но должность Председателя ВЧК способствовала их развитию и выявлению. Во всем, что писал, говорил и делал Дзержинский, просматривается стремление властвовать над слабыми. Выражение сочувствия и тот особый дружеский тон, который можно найти в его письмах, — все это было сплошным обманом, свойственным совершенно холодным натурам. Добротой и участием Дзержинский маскировал жестокость и холодность, создавая у других и самого себя впечатление, что он не тот, кем является на самом деле, или что он чувствует то, чего на самом деле не чувствовал. В случае с «простачком» с Казанской железной дороги Дзержинский наслаждался ужасом, испытанным жертвой. «Простачок» был убит морально, а окружающие поверили в великодушие своего начальника. «Простачку» после неудачной шутки довелось встретиться с Князем Смерти и остаться в живых, потеряв способность шутить и смеяться до конца жизни.

Я. Петерс вспоминал: «Подбирать сотрудников для аппарата было чрезвычайно тяжело… Когда мы перешли из Смольного в помещение бывшего градоначальства на Гороховой, 2, то весь аппарат ВЧК состоял из нескольких лиц; канцелярия находилась в портфеле Дзержинского, а касса сперва 1000 рублей, а потом 10 000 рублей, которые были получены для организации ВЧК и хранились у меня, как казначея, в ящике стола. Первое время на работу в ВЧК приходилось брать исключительно коммунистов. Рассчитывать на беспартийную мнтелли-генцию не приходилось. И даже не всех коммунистов из тех, кого мы намечали, удавалось вовлечь в работу ВЧК… Гражданская война еще не научила понимать логику борьбы между пролетариатом и буржуазией. Неприятно было идти на обыски и аресты, видеть слезы на допросах, особенно тем товарищам, которые сами еще недавно были на допросах у жандармов и полиции… Не все усвоили, что пусть мы и победили, но, чтобы удержаться у власти, должны беспощадно бороться, не останавливаясь ни перед какими трудностями и не поддаваясь никакой сентиментальности… И порой Дзержинскому приходилось уговаривать товарищей идти на работу в ВЧК».

Как показывает анализ дел, заведенных ВЧК в этот период, около 70 процентов наиболее серьезных нападений и грабежей, сопровождающихся убийствами, совершалось «интеллигентными лицами», в большинстве бывшими офицерами.

В конце февраля 1918 года ВЧК арестовала в Петрограде князя Эболи, действовавшего под видом сотрудника ВЧК и его любовницу. На квартире при аресте у него было найдено большое количество драгоценностей, награбленных в Зимнем дворце, а также различные штампы, бланки ВЦИК, ВЧК, Народного комиссариата иностранных дел и других советских учреждений.

Коллегия ВЧК единогласно постановила князя Эболи за грабеж и дискредитацию советских учреждений расстрелять. Дзержинский первым поставил свою подпись на этом первом смертном приговоре ВЧК. Вместе с ним расстреляли и любовницу.

— Помните, товарищи, как мы мечтали о том, что пролетарская революция сможет обойтись без смертной казни, — говорил Дзержинский, — а теперь сама жизнь, неумолимая борьба классов сказала: нет, не может! Мы будем применять смертную казнь во имя счастья миллионов рабочих и крестьян!

Петроградский период ВЧК знаменовался трудностями организации аппарата. Тем не менее до приезда в Москву в марте 1918 года, ВЧК твердо стала на ноги, имела около 120 сотрудников, выработанные методы борьбы и завоеванное имя, от которого всех бросало в дрожь.

Дзержинский постоянно напоминал: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками». Он хотел, чтобы таким видели его современники и потомки.

Чувство собственного достоинства было у Дзержинского с детства. Гордость и амбициозность составляли основу характера. С ними никак не сочетались доносы и сотрудничество с властями. Совершим небольшой экскурс в прошлое, в следственную тюрьму «Павиак» в Варшаве.

К Дзержинскому пришел незваный гость — жандармский полковник Иваненко. Уселся посреди камеры на принесенный жандармом стул, снял фуражку — голова у него оказалась круглая и наголо бритая, — расстегнул ворот мундира, достал гребенку и расчесал пышные усы. Движения у полковника были неторопливые, уверенные, а маленькие глазки его, пока он проделывал все эти манипуляции, внимательно рассматривали Дзержинского.

Феликс при появлении начальства встал, как полагалось, но тут же и опустился на табуретку, едва уселся полковник. Он тоже рассматривал непрошеного гостя, прикидывая в уме, зачем тот явился.

— Здравствуйте, господин Дзержинский, давненько мы с вами не виделись, — пророкотал Иваненко. Его бас, грохотавший на допросах, сейчас слался бархатом, ни дать ни взять, старый друг, а не кровный враг сидит перед тобой.

— Да, давненько, — сухо согласился Дзержинский, — и, откровенно говоря, не могу сказать, чтобы я соскучился.

Иваненко сдержанно посмеялся: видишь, мол, хотя я и жандарм, а могу ценить юмор, даже в устах заключенного. Затем все с тем же участием в тоне полковник принялся расспрашивать Феликса о жизни: хороша ли камера, не беспокоят ли соседи, не ущемляет ли в чем тюремная администрация. Постепенно он перевел разговор на поражение революции и «бесперспективность», а следовательно, «бессмысленность» борьбы. Тут Иваненко чуть не прослезился, говоря о загубленных «напрасно» молодых жизнях, томящихся в тюрьме, на каторге и в ссылке — «вот, например, как вы».