Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

В то же время, как чекисты восхищались мужеством своего председателя, Дзержинский прохаживался со Свердловым по приемной Председателя Совнаркома.

— Никогда, Яков, мне не было так тяжело, как сейчас. Так опростоволосился. Александрович не давал никакого повода сомневаться в его честности, а оказался хуже Азефа (член ЦК партии эсеров, крупный провокатор царской охранки. — Г. С.), — с горечью говорил Дзержинский. — Лучше бы они меня расстреляли, это было бы полезно для революции.

Свердлов нежно обнял Дзержинского за плечи:

— Нет, дорогой Феликс, хорошо, очень хорошо, что они тебя не расстреляли. Ты еще немало поработаешь на пользу революции.

На заседании ЦК Феликс доложил известные ему факты по делу об убийстве Мирбаха и мятеже левых эсеров и обратился с просьбой об отставке.

— Пожалуй, товарищ Дзержинский прав, — сказал Ленин, — после того, как его заместитель и ряд других работников ВЧК оказались причастными к убийству Мирбаха и мятежу, ему неудобно оставаться председателем ВЧК. Мы должны освободить его от этого поста, хотя бы на время следствия…

В ВЧК товарищи встретили появление Дзержинского восторженными возгласами. Каждый стремился крепко пожать ему руку, сказать что-нибудь приятное. Но лицо его оставалось суровым, губы крепко сжаты, и не ответил он на приветствие товарищей своей улыбкой.

Молча прошел в кабинет, пригласил членов коллегии.

— Товарищи, я подал в отставку и не буду больше вашим руководителем.

— Это невозможно! — перебил его Петерс. — Вы же не виноваты в том, что в ЧК оказались эсеры.

— Вопрос решен, — строго ответил Дзержинский, — и вы, Яков Христофорович, назначены исполняющим обязанности председателя ВЧК.

Наступило тягостное молчание. Никто не ожидал такого известия. Но разлука «железного Феликса» с ВЧК была недолгой. Они не могли друг без друга.

22 августа 1918 года Дзержинский вновь назначен председателем ВЧК.

12 активных участников восстания были расстреляны по приговору ВЧК. Феликс назвал бунт левых эсеров «Петушиным восстанием».

Он был принят в Чрезвычайную Комиссию по рекомендации ЦК левых эсеров «как специалист по раскрытию заговоров». Когда этот человек успел заслужить столь высокую репутацию? Известно, что Блюмкин участвовал в организации 1-го Одесского добровольческого железного (на эпитеты тогда не скупились) и Матросского революционного пулеметного отрядов, был рекомендован на пост начальника штаба 3-й Украинской армии, державшей фронт от устья Днестра до Дубоссар. Затем его отзывают в Москву, где он, по-видимому, занимается охраной ЦК партии левых эсеров.

Блюмкин проработал в ВЧК всего месяц и небезуспешно. Я имею в виду дело Мирбаха-австрийского. Роберт Мирбах — офицер 37-го пехотного полка австрийской армии, попал в русский плен, содержался в лагере, но был особожден после ратификации Брест-Литовского договора. Готовясь к возвращению на родину, он проживал в одной из московских гостиниц. Неожиданно жившая там же шведская актриса Ландстрем кончает жизнь самоубийством, как решили чекисты, «в связи с ее контрреволюционной деятельностью». В ходе начавшегося следствия были задержаны все подозрительные постояльцы. Среди них и обладатель известной фамилии — Р. Мирбах.

ВЧК обратилась к датскому консульству, представлявшему тогда интересы Австро-Венгрии с запросом. 15 июня консульство поручило своему представителю Евгению Янейка вступить в переговоры с ЧК по делу арестованного офицера австрийской армии графа Мир-баха, а 17 июня удостоверило, что согласно письменному сообщению германского посольства, Р. Мирбах «в действительности состоит членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в Австрии». 26 июня из Малого Харитоньевского переулка, где размещалось консульство, в адрес ВЧК ушло очередное послание. Консул Гакстгаузен обращался «с покорнейшей просьбой не отказать в сообщении, согласна ли комиссия освободить из-под ареста австрийского военнопленного графа Марбаха при условии гарантии со стороны консульства в том, что упомянутый граф Мир-бах по первому требованию впредь до окончания следствия явится в ЧК».

Тем временем Блюмкин с головой ушел в это дело, просиживая над допросами свидетелей ночи напролет. Ему удалось склонить Р. Мирбаха к сотрудничеству, в результате чего в несгораемый ящик для хранения особо важных документов легло следующее обязательство:

«Я, нижеподписавшийся, венгерский подданный, военнопленный офицер австрийской армии Роберт Мир-бах, обязуюсь добровольно, по личному желанию доставить Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией секретные сведения о Германии и о Германском посольстве в России.

Все написанное здесь подтверждаю и добровольно буду исполнять.

Граф Роберт. Мирбах».

Объяснить происхождение этого документа нетрудно. Очевидно, Мирбах, желая поскорее выпутаться из неприятной ситуации, сразу же объявил о своем родстве. Блюмкин же понял, что удача сама плывет ему в руки. Всеми правдами, а скорее, неправдами, он добился от Мирбаха искомого заявления, «искренность» которого выдает дважды упоминаемая «добровольность». Видимо, Мирбах считал, что важнее всего вырваться на свободу — пусть даже ценою подписания «липового» заявления. Эта игра была шита белыми нитками, и Блюмкин легко ее разгадал: хотя сваю готовность послужить делу мировой революции австриец удостоверил 10 июня, но и 26 он все еще находился под стражей.

До своего ареста он, видимо, не раз бывал в германском посольстве и должен был располагать интересующим «чекистов сведениями. Как вспоминал Лацис: «Блюмкин дней за десять до покушения хвастался, что у него на руках полный план особняка Мирбаха, и что его агенты дают ему все, что угодно, что ему таким образом удастся получить связи со всей немецкой ориентацией».

Июнь 18-го остался памятен Блюмкину и крупнейшим «проколом». Когда ВЧК по неясным причинам арестовала искусствоведа Пусловского, с ходатайством за него к Блюмкину обратился Осип Мандельштам. Блюмкин же, пребывающий всей душой в мире революционно-террористической романтики и воображающий себя Сен-Жюстом, не упустил случая расхвастаться, как мальчишка. Его откровения возмутили Мандельштама, он обратился — через Ларису Рейснер и ее мужа, Федора Раскольникова — с жалобой к Дзержинскому. В своих показаниях следственной комиссии по делу о мятяже левых эсеров Дзержинский писал:

«За несколько дней, может быть, за неделю до покушения я получил от Раскольникова и Мандельштама-сведения, что этот тип в разговорах позволяет себе говорить такие вещи: «Жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку — через два часа нет человеческой жизни. Вот у меня сидит гражданин Пусловский, поэт, большая культурная ценность, подпишу ему смертный приговор», но если собеседнику нужна его жизнь, он ее «оставит» и т. д. Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрохать, что если тот кому-нибудь расскажет о нем, то он будет мстить. Эти сведения я тотчас же передал Александровичу, чтобы он взял от ЦК объяснения и сведения о Блюмкине для того, чтобы предать его суду. В тот же день на собрании комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений от ЦК левых эсеров я решил о данных против Блюмкина не докладывать. Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся».