Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

Я хотела остаться и ухаживать за ним днем и ночью, но в санатории мест для матерей не было, и владельцы санатория не разрешили мне там остаться. Оплачивать же номер в гостинице я не могла, у меня не было на это средств. Пришлось уехать в страшной тревоге.

После выздоровления Ясика я его взяла к себе, но, опасаясь, чтобы он в Цюрихе не подхватил грипп, отвезла его в детский дом в Унтер-Эгери. Сама же поехала в Берн, где мне предложили работу в Советской миссии секретарем советника миссии. Я приступила к этой работе в начале сентября.

Непосредственным моим начальником в Советской миссии был старый большевик, советник миссии Шкловский, давно уже живший в Берне. Секретарем миссии, как я уже упоминала, был Стефан Братман-Бродовский. Вторым секретарем был Любарский. Отделом печати миссии заведовал старый большевик Сергей Петропавловский. В миссию поступало большое количество писем, работы было много. Зато вечера были свободные. По воскресеньям мы совершали чудесные прогулки в окрестности Берна, откуда были видны высокие снежные вершины Альп, в том числе Юнгфрау.

Вскоре в Берн приехала также Мария Братман и получила работу в Советском Красном Кресте. Вместе с Братманами мы сняли две меблированные комнаты у одной швейцарки, жившей тем, что сдавала внаем комнаты и обслуживала жильцов. Я взяла Ясика к себе. Одновременно Марилька взяла также Янека, который длительное время находился в детском доме в Унтер-Эгери. В Берне мальчики снова начали ходить в школу.

В то время получила я от Феликса письмо, от него веет большой усталостью:

«Тихо сегодня как-то у нас в здании, на душе какой-то осадок, печаль, воспоминания о прошлом, тоска. Сегодня — усталость, может быть, — не хочется думать о делах, хотелось бы быть далеко отсюда и ни о чем, ни о чем не думать, только чувствовать жизнь и близких около себя… Так солдат видит сон наяву в далекой и чужой стране… Так тихо и пусто здесь в моей комнате — и чувствую тут близость с вами. Как когда-то там в тюрьме. Я сейчас все тот же. Мечтаю. Хотелось бы стать поэтом, чтобы пропеть вам гимн жизни и любви… Может, мне удастся приехать к вам на несколько дней, мне необходимо немного отдохнуть, дать телу и мыслям отдых и вас увидеть и обнять. Итак, может быть, мы встретимся скоро, вдали от водоворота жизни, после нескольких лет, после стольких переживаний. Найдет ли наша тоска то, к чему стремились.

А здесь — танец жизни и смерти, момент поистине кровавой борьбы, титанических усилий…»

Вот так в своем кабинете на Лубянке И минуты одиночества железный инквизитор чувствовал «какой-то осадок, печаль, тоску. Эту тоску вызвала «кровавая борьба» — основное «жизненное обстоятельство» Феликса к тому моменту.

Устранив чрезвычайные или «обыденные» психотравмирующие обстоятельства или справившись с ними, человек возвращается к обычному уровню своей психической активности, может произойти «прорыв» адаптационного барьера, что ведет в конце концов к невротическим нарушениям.

Еще с середины 17 века наряду с психическими болезнями описывались случаи «простой нервности», «невропатии», «нервной кахексии» и т. д. Шотландец Келлен в 1776 году объединил все проявления повышенной нервности термином «неврозы». Этим термином он обозначил расстройства ощущений и движений, которые не сопровождаются лихорадкой и не зависят от местного поражения какого-либо определенного органа, а обусловлены общим страданием.

Неврастения — это, выражаясь словами Бирда, первого ее исследователя, сказанными около ста лет назад, «легкая возбудимость и быстрая истощаемость нервных функций». Дословно этот термин означает «нервную слабость». Человек начинает замечать несвойственную ему прежде быструю утомляемость, потерю спокойствия и внутренней уравновешенности, затруднения при работе, требующей сосредоточенного внимания и усидчивости. Усталость и одновременное возбуждение лишают его четкости и свежести мысли, что необходимо для продуктивной и целенаправленной деятельности. Тянет в спасительный сон, который не наступает, — будоражащие воспоминания «отпугивают» его. Повышенная возбудимость и невозможность обуздать наступающее раздражение — вот основная характеристика неврастенического состояния.

У таких людей утрачивается пропорциональность между силой раздражителя (незначительная неприятность) и интенсивностью реакции и аффекта (выраженная «нервная» вспышка). Они ранимы, крайне чувствительны к обидам, не выдерживают сколько-нибудь горячих споров, плохо переносят яркий свет и шум. У некоторых из них появляется необоснованное беспокойство по поводу мнимого тяжелого и неизлечимого заболевания или уродства. Это беспокойство часто сопровождается упорными жалобами на недомогание, боли, неприятные ощущения в различных частях тела.

Красочное описание ипохондрии у короля Христофора приводит А. Франс в новелле «Рубашка»: «…она под действием врачебного ухода беспрестанно видоизменяется, облекаясь в самые странные, самые грозные формы: то это ястреб желудочной язвы, то змей воспаления почек; то она внезапно явит желтый лик разлития желчи, то обнаружит румяные щеки чахотки, то судорожно вцепится в горло страшной дланью удушительницы, вызывая мысль о перерождении сердца; она призрак всех болезней, угрожающих человеческому телу, пока она не поддастся воздействию медицины и, признав себя пораженной, не пустится в бегство, приняв свой истинный облик — обезьяны болезней».

Неврастеники осознают свою нервную «ущербность». Этим объясняется их неуверенность в себе, внутреннее напряжение и тревога. Иногда они жалуются на плохую память, однако проверка этого не подтверждает.

Что же представляло собой здание на Лубянке, в котором тосковал рыцарь революции? Сохранилось свидетельство очевидцев (правда, более позднего периода, когда ЧК была переименована в ГПУ, и уже существовала мощная империя — Советский Союз).

«Весь Союз советских республик живет под знаком «соцсоревнования» и «ударничества».

Так, наверное, работают и агенты ГПУ — учреждения, которое большевики называют «меч революции». Работают наперегонки, кто из них больше рассмотрит дел, кто будет иметь на своей совести больше жертв, чтобы только больше, чтобы сурово, чтобы безжалостно. На жалость они не смотрят как на добрую черту — наоборот, это недостаток, это буржуазное наследие.

На одной из главных улиц Москвы (Лубянка) в доме № 11 кипит жизнь днем и ночью. Автомобили приезжают и отъезжают; в гараже стоят автомобили с заведенными моторами… Знал я этот ужасный дом по рассказам моих товарищей, которым доводилось там быть. Это сердце советского террора, страшное учреждение ОГПУ (Объединенное Государственное Политическое Управление). Оттуда — с Лубянки, ГПУ своими щупальцами страшного полипа, которого породила революция, который вырос на теле несчастных народов Союза советских республик, охватывает шестую часть света, простирается дальше — через пограничные столбы, через моря, реки, океаны — везде, где смерть имеет свою жатву, везде, где льется человеческая кровь…